День Литературы, 2008 № 01 (137) | страница 60
Чекисты пьют димедрол
и сосут валидол.
В поту холодном
проснулся гад кремленолог.
А тут Калоев с плакатом:
"Путина на престол!"
Слава России и Единой России слава.
Да здравствует мир
и во всем мире прогресс.
Лежит кремленолог,
поверженный дрыном корявым.
Путин воскрес.
Воистину Путин воскрес.
Рубен и Людмила
Моя русская половина говорит мне:
убей жида.
А еврейская половина говорит мне:
фашиста бей.
Мы достали бутылку водки.
И сказали друг другу: да.
Помолчали две половины
и сказали друг другу: пей.
Так за собственным за столом.
Я устроил себе погром.
***
Покоя нет и смысла тоже нет.
Но не могу идти с моим народом.
И я один стою на красный свет,
Как памятник советским пешеходам.
Которые — и в горе, и в труде, —
Презрев оскал акул капитализма,
Всецело соблюдали ПДД,
Осознавая хрупкость организма.
А если вдруг какой-то идиот
Выскакивал беспечно на дорогу,
То все машины замедляли ход.
Да и машин не так уж было много.
Я помню всё. И большевистский ад
Не радует. Но всё же, всё же, всё же…
Ведь мы пешком
переходили МКАД.
Ну а сейчас
и "зебра" не поможет.
Стансы
ко дню конституции
Алексею Чеснокову
1.
Заскулила лабрадорша Кони,
Мается собачка животом.
Никогда я не был на балконе.
Ты меня не спрашивай о нём.
2.
Выйди. Подыши ещё немножко.
Вот и снег кружится над Москвой.
Город умывает, словно кошка,
Белой лапой морду мостовой.
Юрий Милославский "ШЕСТИДЕСЯТНИК" К 85-летию Бориса Чичибабина (1923–1994)
В силу известных особенностей новейшей отечественной истории, — и по обстоятельствам биографическим, — Борис Алексеевич Чичибабин, один из самых значительных русских поэтов середины XX столетия, представлен нам (собственно, с настойчивостью представляется), прежде всего, в облике, так сказать, антисоветско-демократическом, банально-"шестидесятническом". Нельзя утверждать, будто для этого нет оснований. Поэт испытал на себе неумолимое давление всех тех губительных энергий, которые только имелись в распоряжении его эпохи: от силовых воздействий нелепой агитпроповщины, которой так и не удалось предотвратить ни одной настоящей "идеологической диверсии", — и до обложного налёта на душу эстеблишированной, наглой, могущественной диссидентщины. Там, где ослабевала мощь первого из названных нами факторов, там тотчас же многократно укреплялся фактор второй. Но обыкновенно они работали совместно, в полном согласии, как пресловутые "злой" и "добрый" следователи, — и, наконец, к середине 80-х, явно обнаружили общую свою природу. Впрочем, иначе и быть не могло. Можно сказать, что в некотором смысле Борис Алексеевич "век свободы не видал".