оригинальное типа смотрителя зоопарка или профессионального игрока в ма-джонг, но я сказал правду.
– Я художник. Пишу картины.
– Художник! Как интересно!
Я поморщился. Мне хотелось сказать ей: «Нет, нет. В этом нет ничего интересного. Это скучно, на самом деле. В основном, это чистая техника и долгие приготовления к тому, чтобы эту технику применить. Натянуть холст, смешать краски, развести их маслом в нужной пропорции – что здесь интересного?». Почти все наши беседы с Феликс сводились к тому, где купить подходящее масло, как чистить кисти, и какие безбожные комиссионные дерут галерейщики и агенты. Нам это было действительно интересно. Нам – да, но не людям, далеким от этих проблем. Когда я завершаю очередную картину и объявляю ее «законченной», у меня до сих пор каждый раз возникает тягостное ощущение, что можно было бы посвятить больше времени этой работе и сделать ее много лучше. Но я не стал ничего говорить. Это было не то, что хотелось услышать моей собеседнице, и я не стал ее разочаровывать и рассказал – с должным воодушевлением, – о своей новой работе, иллюстрациях к Маккелларову «Детству и отрочеству Гагулы», за которые я взялся по просьбе его издателя.
За день до этого я как раз приступил к литографии, на которой прекрасная юная Гагула празднует победу над принцем Ндомбы. Она танцует ликующий танец, попирая ногами тело поверженного врага, а суровые воины Кукваны взирают на это, отступив на почтительное расстояние. Гагула вопрошает: «Каков жребий человека, рожденного женщиной?» И Кукваны отвечают ей хором: «Смерть!» Стилистика этого эпизода, как и стилистика всей книги, романа абсурда, задуманного как пародия, строится по модели детского ежегодника «Друзья-приятели», принятого Маккелларом за образец. Но лично мне не хотелось придерживаться этой юношеской эстетики. В книге Гагула олицетворяла собою стремление к свободе, зародившееся в темном сердце Африки, которая, в конечном итоге, освободит нас от власти западной науки и рационализма. Воинов Кукваны, опирающихся на свои ассагаи, я изобразил наподобие статуй, такими же окостеневшими, как и тело убитого принца. А Гагула была у меня воплощением жизненной силы: вся – сверкающие глаза и разметавшиеся волосы, застывшая в мгновении, выхваченном из взвихренного танца. В книге этот момент был одним из ключевых эпизодов, и иллюстратор, в моем понимании, должен видеть такие моменты и, соответственно, делать на них акцент.
