— Хорошо, я учту.
— И вообще, почему это со мной здесь совсем не считаются, не обращают на меня никакого внимания?
— Если бы на тебя не обращали внимания, ты бы не поправилась на четыре килограмма. Ведь готовлю-то я, а не ты.
— Ты хочешь сказать, что я не научилась готовить? Но у меня были более важные занятия, требовавшие отказа от многого другого.
— По-моему, нет ничего более важного в жизни, как умение эту жизнь поддерживать.
— Очень остроумно. Если уж на то пошло, вчера вечером я готовила еду.
— Если это можно назвать едой.
— По-моему, ты играешь с огнем.
— А ты просто замечательная, даже при том, что не умеешь готовить.
— Твоему коварству нет предела.
— А как же насчет моего обаяния?
— Увы, я его не ощущаю.
— Ну, Тори, смени гнев на милость.
— Ни за что.
— А если я попрошу прощения?
— Уже теплее.
— А если я покаюсь?
— Попытайся.
— Какая же ты жестокая!
— Девон, отпусти! Зачем ты берешь меня на руки? Куда ты меня несешь?
— Мы направляемся на мирные переговоры, любовь моя.
— Все равно я тебя не прощу, Девон. Никогда. Но она, конечно же, простила его.
Любовь настигла Тори против ее желания, Она боролась со своим чувством и сопротивлялась ему буквально на каждом шагу. Конечно, постепенно ей пришлось примириться с этим новым состоянием, но окончательное его признание она отодвигала из боязни пережить очередные страдания. Однако убедившись, что любит, и все больше узнавая Девона, она вынуждена была признать свою любовь как нечто реально существующее.
Тори была права, когда говорила Девону, что ее чувства к Джордану были скорее потребностью любить. Невольно сравнивая отношения с Девоном и первые дни своей совместной жизни с Джорданом, Тори с удовлетворением обнаружила, что не могло быть и речи о каком-то сравнении.
С Джорданом они подолгу молчали, находясь в обществе друг друга, проводя в тишине целые часы, когда ни у одного из них не появлялось потребности разговаривать. Смеялся он чаще над ней, чем вместе с ней, и оставался равнодушным к ее тонкому, острому юмору, который она унаследовала от отца. Его собственное остроумие было язвительным, но лишенным тонкости. Ему часто случалось проигрывать в словесных дуэлях. Джордан не находил ничего забавного в ее утренней борьбе со сном, выражая по этому поводу лишь свое неудовольствие и раздражение. Появляясь где-нибудь вместе с ней, он не упускал случая упомянуть имя ее знаменитого отца и постоянно намекал на свои связи с миром искусства, хотя работой Тори по-настоящему не интересовался. Джордан не понимал ее потребности в творчестве, лишь иногда проявляя чувство гордости за жену-художницу.
