— Я просто не знаю, что тебе сказать. Чтобы я могла допустить самую мысль о том, что мы можем пожениться, тебе необходимо иметь определенные качества.
— Какие же, например?
— Например, способен ли ты поймать такси, когда на улице идет дождь?
— Конечно, хотя в наших условиях для этого вовсе не надо иметь какой-то особый талант.
— Хорошо. Пошли дальше: ты оставляешь на ночь окно открытым или закрываешь его?
— Ни то, ни другое.
— Может быть, ты вовсе не открываешь окна?
— Нет, почему же: весной открываю, а осенью закрываю.
Тори постаралась придумать что-нибудь еще в том же духе — простое и в то же время забавное, но не смогла. Слишком заняты были ее мысли стоявшим рядом человеком, слишком явственно ощущала она, как внутри нее разгоралось погасшее было пламя языческого чувства, слишком остро было осознание того, что несмотря на ее старания превратить все в шутку, его очередное предложение причинило ей сердечную боль.
Она снова замолчала.
Когда наступившая тишина стала невыносимой, Девон после минутного раздумья заговорил. На этот раз словами Льюиса Кэрролла, процитировав строки из «В Зазеркалье»:
И Морж заводит разговор
О всяческих вещах.
Сначала о капусте речь,
Потом о королях,
Про рачий свист, про стертый блеск
И дырки в башмаках.
Тори прекрасно поняла, что он хотел этим сказать. Она уже достаточно хорошо изучила этого человека и была уверена в том, что он не успокоится, пока не раскроет причину их молчания и всей той бессмыслицы, которую они несли, чтобы его прервать.
— Пришло время выкладывать свои карты, — спокойно проговорил Девон. — Но что с тобой, цыганка?
Протянув руку, Тори поставила стакан на камин и, взглянув на него, заговорила, хотя не была уверена, что сумеет подобрать нужные слова.
— После разрыва с Джорданом я дала себе слово, что никогда и никого не полюблю. Слишком высокую цену приходится платить за это. И когда все кончается тем, что два человека начинают морально уничтожать друг друга, это ужасно.
— Но так не должно быть, — решительно возразил Девон.
— Не должно? — Горькая усмешка искривила ее губы. Она нервничала: длительный перелет и испытываемое ею внутреннее смятение выбили ее из колеи. — Возможно, ты и прав. Но риск слишком велик. Я же нуждаюсь в душевном спокойствии. Вопреки общему мнению, страдание не делает художника великим: несчастный художник не более удачлив в искусстве, чем любой другой человек в любом другом виде деятельности. А живопись — это моя жизнь. И я не могу от нее отказаться. Ты это понимаешь? Не могу!
