Нельзя сказать, что Тив был плохим человеком. Он был прекрасным певцом, хорошим гитаристом, а душа его была душою менестреля. До сих пор мне случается петь его песни.
— Тот менестрель ошибся в тебе, так, Влад?
Я посмотрел на Аскина и кивнул.
— Он решил, что я трус. Или пацифист. Когда я сказал, что вызываю его на турнир, он был очень поражен. А когда проиграл — то удивился еще больше.
— Ты побил его в импровизации? — мягко спросил Аскин.
— Да. Пока мы пели старые песни, историю островов и гайдов, все еще было непонятно. А вот когда пошла импровизация… Он задавал тему первым, это оставалось его правом. Мы стояли на террасе в замке лорда Солентайна, под нами было море и мачты стоящих у причала кораблей. Солентайн смотрел на нас и улыбался. Он любил жестокие развлечения.
…Солентайн любил жестокие развлечения и море. Больше ничего. И Тив, посмотрел на меня, снисходительно кивнул и произнес: «Медуза, мальчик». Это была слишком скучная тема, чтобы спеть хорошо. И слишком морская, чтобы Солентайн простил плохую песню.
Я взял гитару и посмотрел на море. На палубы, где столпились моряки, обрадованные развлечением не меньше, чем их хозяин. Пять минут, чтобы сложить песню. А потом — петь. Иначе смерть, или беспамятство раба, на выбор гайда Солентайна.
Аккорд, другой… Я трогал струны, понимая, что главное — не музыка, и даже не слова. Бесполезны придуманные и утаенные от Тива мелодии, бесполезны стихи, которые я слагал, но никогда не произносил вслух. Главное — то общее чувство, которое оставит песня у людей, живущих возле великого океана. У Солентайна, в первую очередь…
— Рассекая соленый хрусталь,
У стены припортового шлюза
Перейдя океанскую даль
Незаметно всплывает медуза…
Я видел, как дрогнуло лицо Тива. Он понял, что я поймал нить песни, и держу исход турнира за кончик этой нити.
— Ясно помнит глубинную тьму
И созданья высоких давлений,
Пенных валов седую кайму
И изгибы холодных течений…
Солентайн прищурился. Что это было — внимание, или недовольство?
— Прозрачное создание воды и глубины,
Ты сквозь годы и сквозь километры прошла неизменной.
Под толщей вод сезонов нет, нет осени и нет весны,
И поэтому ты так прекрасна и так совершенна…
Потом, когда я допел и отложил гитару, в пальцах родилась мелкая дрожь. Клянусь, я не знал следующего куплета, когда начинал первый. Меня несло на гребне волны отчаяние и желание победить. Волокло по камням, как эту чертову медузу…
И я победил.
— Кажется, я погрузил тебя в царство воспоминаний, — сказал Аскин.
