Эмигрант подошел к ней, взял ее руку и прижал к своей груди.
— Мне было страшно, — сказала она, улыбаясь, — но теперь...
В эту минуту ее горничная испуганно крикнула:
— Мари, берегитесь!
Франсина хотела выскочить из кареты, но чья-то сильная рука остановила ее. Она пронзительно закричала, почувствовав тяжесть этой огромной руки, обернулась и умолкла: она узнала Крадись-по-Земле.
— Итак, только вашему страху я обязан открытием тайн, милых моему сердцу! — сказал незнакомец мадмуазель де Верней. — Благодаря Франсине я знаю теперь, что вы носите прелестное имя — Мари! Имя Марии я призывал во всех моих горестях, отныне оно будет на моих устах и в минуты радости, и, произнося это имя, я неизбежно окажусь святотатцем, сочетая в нем религию и любовь. Но разве преступление — молиться и вместе с тем любить?
Они обменялись крепким рукопожатием и долгим взглядом, но от избытка чувств не могли их выразить словами.
— Да вам-то нету здесь никакой опасности, — грубо сказал Франсине Крадись-по-Земле, с каким-то зловещим упреком, прозвучавшим в его хриплом, гортанном голосе, и так подчеркивая каждое слово, что простодушная крестьянка обомлела.
Впервые бедная девушка заметила в его взгляде свирепую жестокость. Сияние луны казалось единственным светом, подходившим для его лица. В ореоле бледных лучей, придающих всему такой фантастический вид, этот приземистый дикарь-бретонец, державший в одной руке колпак, а в другой — тяжелый карабин, походил на гнома, принадлежал скорее миру сказочному, чем реальному. В его нежданном появлении и упреке была какая-то внезапность призрака. Он резко повернулся к г-же дю Га, и между ними завязался торопливый разговор, но Франсина ничего не могла понять: она уже начала забывать нижнебретонское наречие. Г-жа дю Га, видимо, давала шуану какие-то приказания. Короткую свою беседу эта женщина закончила повелительным жестом, указав на двух влюбленных. Прежде чем подчиниться ей, Крадись-по-Земле бросил на Франсину последний взгляд, и в глазах его как будто блеснула жалость; видно было, что ему хочется заговорить с ней, но бретонка знала, что ее возлюбленному приказано молчать. Наконец грубая, словно дубленая кожа шуана собралась на лбу морщинами, брови его сурово сдвинулись. Быть может, он противился вторичному приказу убить мадмуазель де Верней? Лицо его, искаженное гримасой, несомненно, показалось г-же дю Га уродливым, но Франсина смотрела в его блестящие глаза, видела в них почти нежность и по этому взгляду угадала, что женской своей волей она могла бы подчинить себе энергию этого дикаря, и понадеялась, что еще будет властвовать над его грубой душой, заняв в ней второе место после бога.
