— Ну, ну, приятель, — ответил один из пассажиров, помоложе других, — ты-то рискуешь только своей шкурой. А вот если бы ты вез при себе, как я, триста экю да знали бы тебя за доброго патриота, ты не был бы так спокоен.
— А вы что-то уж очень болтливы, — ответил кучер покачивая головой.
— Считанные овцы — волку добыча, — откликнулся второй пассажир.
Этот человек, на вид лет сорока, одетый в черное, вероятно, был ректором где-нибудь в окрестности. Тройной подбородок и румяный цвет лица явно свидетельствовали о его принадлежности к духовному званию. Приземистый толстяк проявлял, однако, проворство всякий раз, когда приходилось вылезти из кареты или снова залезать в нее.
— А вы кто такие? Шуаны? — воскликнул владелец трехсот экю, судя по одежде, богатый крестьянин, ибо у него пышная козья шкура прикрывала штаны из добротного сукна и весьма опрятную куртку. — Клянусь душой святого Робеспьера, вам не поздоровится, если...
Он перевел свои серые глаза с кучера на пассажира и указал на пару пистолетов, заткнутых у него за поясом.
— Бретонцев этим не испугаешь, — презрительно сказал ректор. — Да и разве похоже, что мы заримся на ваши деньги?
Всякий раз, как произносили слово «деньги», кучер умолкал, и у ректора было достаточно сообразительности, чтобы усомниться в наличии золотых экю у патриота и предположить, что деньги везет кучер.
— Ты нынче с грузом, Купьо? — спросил аббат.
— Э, господин Гюден, почитай что нет ничего, — ответил возница.
Аббат Гюден испытующе посмотрел на Купьо и на патриота, но у обоих лица были невозмутимо спокойны.
— Ну, тем лучше для тебя, — заметил патриот. — А в случае беды я приму меры, чтобы спасти свое добро.
Столь деспотическое посягательство на диктатуру возмутило Купьо, и он грубо возразил:
— Я своему экипажу хозяин, и ежели я вас везу...
— Ты кто? Патриот или шуан? — запальчиво перебил его противник.
— Ни то, ни другое, — ответил Купьо. — Я почтарь, а главное — бретонец и, значит, не боюсь ни синих, ни аристократов.
— Ты, верно, хочешь сказать — аристокрадов, — прервал его патриот.
— Они только отбирают то, что у них отняли, — с горячностью сказал ректор.
Оба пассажира ели друг друга глазами, если дозволительно употребить это выражение разговорного языка. В уголке экипажа сидел третий пассажир, хранивший во все время спора глубочайшее молчание. Кучер, патриот и даже Гюден не обращали никакого внимания на эту безмолвную фигуру. В самом деле, это был один из тех неудобных и необщительных пассажиров, которые напоминают бессловесных телят со связанными ногами, когда их везут продавать на ближний рынок. Они начинают с того, что завладевают всем законным своим местом, а кончают тем, что засыпают, бесцеремонно навалившись на плечо соседа. Патриот, Гюден и кучер предоставили этого пассажира самому себе, думая, что он спит, и убедившись к тому же в бесполезности попыток завести беседу с человеком, чье окаменевшее лицо говорило о жизни, заполненной отмериванием локтей полотна, и о мыслях, занятых лишь подсчетами барышей от его продажи. Этот толстый коротышка, забившись в угол, изредка открывал маленькие голубые глазки, точно сделанные из фаянса, и по очереди устремлял на спорщиков взгляд, исполненный страха, сомнения и недоверия. Но, казалось, он боялся только своих попутчиков и совсем не думал о шуанах. Когда же он смотрел на кучера, можно было предположить, что это два франкмасона. В это время началась перестрелка на вершине Пелерины. Купьо в замешательстве остановил лошадей.
