Жизнь и любовь к мудрости нераздельны в эллинском понимании (эллины – греки, Эллада – Греция в переводе с греческого). Именно поэтому результаты греческой философии оказались огромными, а наследие ее – колоссальным. Она по праву и всеми считается сейчас философией классической, то есть образцом, эталоном, совершенным вариантом любого философствования вообще. Поэтому начинающим изучать философию следует глубоко познакомиться с эллинской мыслью, потому что именно греческая любовь к мудрости позволяет увидеть и почувствовать дух философии, ее специфику, непередаваемую внутреннюю сущность.
Греческую философию часто называют античной. Но античность – это история и культура Древней Греции и Древнего Рима, поэтому можно полагать, что античная философия суть греко–римская. Но это не так. Рим – величайшее государство Древнего мира — за тысячелетнюю историю превратился из маленького города на семи холмах в огромнейшую империю, покорившую всё Средиземноморье — всю Европу и половину британских островов, Малую и Переднюю Азию, Ближний Восток, всю Северную Африку. Римская империя – настоящая мировая держава. Все силы римского народа ушли в завоевательные войны, в создание необъятного государства, равного которому не было в человеческой истории. Понятно, что римлянам не хватало времени для занятий философией, и поэтому их любовь к мудрости оказалась заимствованием и приспособлением к собственным практическим нуждам оригинальных греческих идей. Рим оставил человечеству необыкновенную политическую историю, юриспруденцию и риторику, но философское наследие мир получил от греческой цивилизации. Поэтому под античной философией следует понимать философию греков.
История Древней Греции, существовавшей в период приблизительно с XXII по II вв. до н. э., осталась в человеческом сознании как нечто прекрасное, единожды появившееся на земле, и с тех пор более недостижимое. В романе Ф. М. Достоевского «Подросток» один из персонажей – Версилов — произносит следующие замечательные слова: «Мне приснился совершенно неожиданный для меня сон, потому что я никогда не видал таких. В Дрездене, в галерее, есть картина Клода Лоррена, по каталогу – «Асис и Галатея»; я же называл ее всегда «Золотым веком», сам не знаю почему. Я уж и прежде ее видел, а теперь, три дня назад, еще раз мимоездом заметил. Эта–то картина мне и приснилась, но не как картина, а как будто какая–то быль. Я, впрочем, не знаю, что мне именно снилось: точно так, как в картине, — уголок Греческого архипелага, причем и время как бы перешло за три тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее побережье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце – словами не передашь. Тут запомнило свою колыбель европейское человечество, и мысль о том как бы наполнила и мою душу родною любовью. Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми… О, тут жили прекрасные люди! Она вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей… Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой век – мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть! И все это ощущение я как будто прожил в этом сне; скалы, и море, и косые лучи заходящего солнца – все это я как будто еще видел, когда проснулся и раскрыл глаза, буквально омоченные слезами…».
