Во-первых, снарядить в Россию на катынский мемориал к 70-летию пресловутого расстрела возможно более высокопоставленную делегацию. Тогда его бывший, а возможно и будущий политический противник, премьер-министр Польши Туск, должен будет либо к ней примкнуть на второй роли, либо выглядеть как саботажник общепольского дела. В любом случае Качиньский должен предстать истинным национальным лидером, под руководством которого Польша идет к политической победе.
Во-вторых, условия официального визита должны включать безоговорочное признание Россией «польского холокоста». Если Москва согласится, значит Качиньский – победитель, сумевший то, что не удалось ни одному его предшественнику. Если нет, то Россия получит мировое политическое шоу, в котором ее на ее же земле будут клясть на все лады, попутно попрекая тем, что российское руководство проигнорировало визит столь представительной польской делегации, а, значит, солидаризовалось с «катынскими убийцами». И тут снова бенефис Качиньского, опять он главный герой в свете рампы.
Ну и, наконец, оба сценария не предусматривали заезд ни в Москву, ни в Минск, ибо это означало бы официальную встречу делегаций, ее транспортировку правительственным кортежем в Катынь, короче все то, что потом можно было бы интерпретировать, как соучастие российской стороны в этом мероприятии на своих, а не польских условиях. Тогда чего ради стоило все это затевать? Нет, лететь Качиньскому можно было только в Смоленск. Еще лучше было бы, конечно, сразу в Катынь…
Будем говорить прямо: визит Качиньского со всей его свитой был спроектирован как политический шантаж, который должен был принести свои плоды при любой реакции Москвы. По польскому замыслу она, Москва, попадала в положение, которое в шахматах называют цугцвангом: какой ход ни сделай, он только ухудшает твою позицию.
И тут в этот блестящий, беспроигрышный политический план вмешался Господь Бог! Когда Качиньский со свитой вылетали из Варшавы, в Смоленске была летная погода, а перед самым подлетом к аэродрому все радикально переменилось. Внезапно опустившийся туман делал посадку практически невозможной, а всю польскую тусовку ставил в известное положение фанеры, пролетающей над Парижем. Уходить на посадку в Минск или, того хуже, в Москву значило для Качиньского обделаться в самом начале пиар-проекта, который практически решал его собственное политическое будущее. Пойти на такое даже перед волей божественного провидения он оказался неспособен.
