- Он бы это дело сварганил, - да Короленки боится. Тут, знаешь, прислали из Петербурга тайного человека, Короленкой зовется, иностранному королю племяш, за границей наняли, чтобы он, значит, присматривал за делами, - на губернатора-то не надеются. Короленко этот уж подсек дворян - слыхал?1.
Пимен был человек безграмотный и великий мечтатель; он обладал какой-то необыкновенно радостной верой в Бога и уверенно ожидал в близком будущем конца "всякой лже".
- Ты, мил-друг, не тоскуй, - скоро лже конец. Она сама себя топит, сама себя ест.
Когда он говорил это, его мутновато-серые глаза, странно синея, горели и сияли великой радостью - казалось, что вот сейчас расправятся они, изольются потоками синих лучей.
Как-то в субботу, помылись мы с ним в бане и пошли в трактир пить чай. Вдруг Пимен, глядя на меня милыми глазами, говорит:
- Постой-ка?
Рука его, державшая блюдечко чая, задрожала, он поставил блюдечко на стол и, к чему-то прислушиваясь, перекрестился.
- Что ты, Пимен?
- А видишь, мил-друг - сей минут божья думка душе моей коснулась, скоро, значит, Господь позовет меня на его работу...
- Полно-ка, ты такой здоровяга.
- Молчок! - сказал он важно и радостно. - Не говори - знаю!
В четверг его убила лошадь.
...Не преувеличивая можно сказать, что десятилетие 86 - 96 было для Нижнего "эпохой Короленко" - впрочем, это уже не однажды было сказано в печати.
Один из оригиналов города, водочный заводчик А. А. Зарубин, "неосторожный" банкрот, а в конце дней - убежденный толстовец и проповедник трезвости, говорил мне в 901 году:
- Еще во время Короленки догадался я, что не ладно живу...
Он несколько опоздал наладить свою жизнь; "во время Короленки" ему было уже за пятьдесят лет, но все-таки он перестроил или, вернее, разрушил ее сразу, по-русски.
- Хворал я, лежу, - рассказывал он мне, - приходит племянник Семен, тот - знаешь? - в ссылке который, - он тогда студент был, - желаете, говорит , книжку почитаю? И, вот, братец ты мой, прочитал он "Сон Макаров", я даже заплакал, до того хорошо. Ведь как человек человека пожалеть может. С этого часа и повернуло меня. Позвал кума-приятеля, вот, говорю, сукин ты сын, прочитай-ко. Тот прочитал, - богохульство - говорит. Рассердился я, сказал ему, подлецу, всю правду, - разругались навсегда. А у него - векселя мои были, и начал он меня подсиживать. Ну - мне, уж, все равно, дела я свои забросил, - душа отказалась от них. Объявили меня банкротом, почти три года в остроге сидел. Сижу - думаю: будет дурить. Выпустили из острога, - я, сейчас, к нему, Короленке, - учи. А его в городе нету. Ну, я ко Льву нашему, к Толстому... "Вот как", - говорю. "Очень хорошо, - говорит, - вполне правильно". Так-то брат! А Горинов откуда ума достал. Тоже у Короленки; и много других знаю, которые его душой жили. Хоть мы, купечество, и за высокими заборами живем, а и до нас правда доходит.
