Снял фрак, заглянул в карман, качая головой, потом объяснил публике:
- У ремесленников-фокусников, которые работают в балаганах,- карманы непромокаемые. Кум, позови горничную, пусть высушит фрак, да - не испортила бы!
Вздохнув,он добавил:
- А я - пиджак надену.
Второе отделение началось с того, что кругленький Сухомяткин вошел в пустой шкаф, Лохов закрыл шкаф черным занавесом, крикнул:
- Раймс! Эйн, цвей, дрей! - и отдернул занавес,- шкаф был пуст, Сухомяткин исчез.
- Вот уж это я не люблю,- сказала мне хозяйка, зябко поводя плечами.- И знаю, что фокус, а все-таки боязно.
Занавес снова задернут, открыт.
- Вайс!
И снова в шкафу стоит, улыбаясь, Джемс-Сухомяткин.
Потом Гарри прикрутил его веревкой к стулу, закрыл ширмой, а Джемс в минуту освободился от пут и даже успел снять ботинки со своих ног.
Потом я почувствовал, что мне скучно и как-то особенно неловко. Хотя проходившее предо мной было не страшно и даже не очень неприятно, а однако напоминало кошмар. Дамы тоже устали, хозяйка осторожно дремала и, взмахивая тяжелой головою, виновато улыбалась, а Зиночка откровенно позевывала и всё пыталась засвистеть.
Сухомяткин тоже, видимо, устал, его белесые бачки обиженно оттопырились, он двигался лениво, не глядя на публику и товарища, а Лохов, вспотевший, увлеченный, магически изменял цвета платков и всё прикрикивал:
- Эн, цвей, дрей,- котово!
Вдруг он замолчал на минуту и, укоризненно глядя на публику, спросил:
- Ты, что же, кума, спишь?
Мне стало жалко его.
Зиночка засмеялась, Сухомяткин начал шутливо издеваться над женой, а непонятый, обиженный артист, спрятав руки за спину, быстрыми шагами ходил по комнате и говорил:
- Забава для меня - дело серьезное, а не пустяки. Нельзя же всё только есть да чаи распивать...
- Я понимаю, Матвей Иванович,- жалобно вставила сконфуженная хозяйка, но он не слушал ее:
- Забава - это для того, чтобы забыться от забот! Вы, женщины, конечно, не можете понять... Зинаида, идем домой.
- Погоди, кум! Сейчас чай будет...
- Пора!
- Да не сердитесь вы...
- Домой рано еще,- сказала Зиночка.
- Рано? - крикнул Лохов.- Тогда я один уйду...
Он вел себя, совсем как обиженное дитя: мне казалось, что еще немного, и этот человек может заплакать. Но все-таки удалось успокоить его, и, не скрывая своей обиды, Лохов остался.
Перешли в столовую, там уже бурлил большой серебряный самовар, окуривая люстру струей пара, раскачивая хрустальные подвески.
Лохов сидел рядом со мною, рассказывая:
