Решительность подполковника, с какой он пошел в атаку, честно говоря, обескуражила меня. Да, я был молод, может быть, в чем-то и неопытен, но за свою жизнь уже успел многое повидать. С таким наглым враньем я встречался впервые, и конечно же мне было от чего впасть во гнев. Будь в ту минуту у меня пистолет, я бы, не задумываясь, пристрелил мерзавца. Так душе я называл подполковника, который, говоря нынешним языком, меня подставлял.
Подполковника уже отпустили, а я никак не мог прийти в себя. Предательство буквально потрясло меня. Видя мое состояние, начальники успокаивали меня, говорили, что-то про сложности в жизни, про то, что надо уметь разбираться в людях и т. д. и т. п. Словом, я почувствовал, что и генерал Ковалев, и полковник Яроцкий все же поверили мне, что я в своем рассказе был искренен…
На следующем заседании контролеров инцидент был окончательно исчерпан: Максимов заявил союзникам, что не принимал участия в прошлом заседании по весьма уважительной причине, а Литвин якобы неправильно понял тот вопрос, по которому принимал решение. Союзники были снисходительны и уладили дело миром.
Случай, который произошел со мной, оставил в душе неприятный осадок. Я чувствовал, что кто-то хочет меня дискредитировать. Но за что? Этот вопрос не давал мне покоя. Не мог же я всерьез принять то, что это могла быть расплата за неумелую дискуссию с американцами. Да и в чем тут могла быть моя вина?.. За то, что невзначай услышал от американцев? «Нет! — думал наивно я, — это не причина». Если бы не другой случай.
На службе в Германии мне довелось познакомиться с одним офицером нашего отделения. Им был инженер-подполковник, кандидат технических наук Григорий Токаев. До приезда в Берлин он работал в Военно-инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. Он хорошо знал немецкий язык. Мы довольно часто с ним ездили в его личном автомобиле по немецким авиационным объектам, расположенным в нашей зоне. Естественно, он часто интересовался моим прошлым: где учился, где воевал, расспрашивал о наших самолетах и самолетах противника, которые мне довелось сбивать, о моих интересах и о многом другом. Слушал всегда внимательно. О себе же он практически ничего не говорил, правда, иногда пускался в пространные рассуждения о путях развития реактивной авиации и ракетной техники. Суждения его, не скрою, были для меня очень интересны.
Был он рьяным защитником социалистического строя, по крайней мере такое заключение можно было сделать из активных выступлений на партийных собраниях, в партии он состоял с 1931 года. В быту он старался ничем не выделяться. Жил в отдельном коттедже с женой и дочерью. Словом, слыл весьма добропорядочным советским человеком.
