По словам опытных стражников, новых товарищей Барса и Акелы, в этом лесу можно было нарваться на кого угодно — от обычного медведя до змея. Встречалась тут и нечисть. Своя была изученной вдоль и поперёк, оттого более предсказуемой и, соответственно, менее опасной. Но, кроме неё, последнее время стали появляться неизвестно откуда разные твари. По выражению Мыся, «вовсе людскому пониманию не доступные».
Старенький сухонький Мысь, вечно слегка поддатый, был наёмником, провоевавшим всю свою сознательную жизнь. Он был опасен, как гремучая змея, даже когда пьяный и связанный, но информации в его голове хватило бы на десятерых. Главная трудность была — разговорить замкнутого старика.
На привале, сидя у костра, Акелы попробовал втянуть его в разговор.
— Мысь, а подробнее рассказать об этой пришлой нечисти можешь?
Дед отхлебнул своей «червивки», как он называл дешёвое яблочное вино, и отрицательно помотал головой.
— Не поминай волка в лесу, знаешь, да? А эти твари во много раз опасней. Просто жди от них всего и бейся так, словно перед тобой самый опасный в мире ворог. Тогда, умирая, не сможешь себя упрекнуть в том, что сделал недостаточно.
Оценив мудрость сентенции, Акела рассмеялся и благодарно хлопнул советчика по плечу. Барс, слышавший каждое слово, одними глазами одобрил сказанное.
…Дорога не утомляла, но на третий день они попали под проливной дождь. Пришлось долго сушиться у кострища. Над головой натянули старенький походный полог, изрядно поклёванный отлетавшими угольками былых костров. Когда наступил вечер, друзьям неожиданно выпал случай убедиться в справедливости слов старого наёмника. Акела, поужинав, сидел у огня, затягиваясь цыгаркой, и слушал рассказ коренастого стражника со странным не то именем, не то кличкой Околел.
Кстати, вопреки всякой логике, этот мир хорошо знал табак. Откуда — он дознаться не успел, но принял этот парадокс с удовольствием, в отличие от Барса, по жизни не любившего ни курева, ни курящих.
— …и вот, когда уже пошла вторая неделя осады, — продолжал Околел. — наш воевода…
Внезапно он замер, прервавшись на полуслове, плешивая, с остатками кудряшек на затылке, голова насторожённо повернулась в сторону чащи, откуда вдруг донёсся какой-то странно пронзительный звук, что-то среднее между воем и клёкотом. Ему вторил отзвук определённо человеческого крика, но слов нельзя было разобрать.
Жила, конечно, жлоб был, каких ещё поискать, но в быстроте соображения ему отказать было нельзя.
