("Тегеранская" и "Проспект Славы") пересекала Московско-Петроградскую линию с
переходом на "Московскую", потом пересекала Кировско-Выборгскую линию с
переходом на "Ленинский проспект" и шла вдоль Ленинского проспекта: станции
"Кораблестроительный институт" и "Улица Андропова". Поскольку Великой
Отечественной войны не было, должна отсутствовать вся связанная с нею
топонимика.
Я прошел через метрополитенный контроль, хладнокровно предъявив контролерше свою
студенческую карточку, чья стоимость равнялась стоимости "москвича". Тут мне
вспомнился чешский анекдот о человеке, который всякий раз, входя в метро,
предъявлял контролерше разные бумажки: от свидетельства о рождении до справки по
болезни, а под конец помахал просто рукой. Через пять минут я уже мчался в
переполненном вагоне метро. Приятно удивило меня отсутствие настырной рекламы. А
люди вокруг все те же, что и обычно: веселые, грустные, задумчивые, многие
читают.
Станция "Кораблестроительный институт" была украшена скудным орнаментом на
морскую тему и не имела эскалатора. Разумеется, нигде не сидели попрошайки.
Мороз на улице все крепчал, и мои глаза заслезились. Здания вокруг тоже
смахивали на сталинскую архитектуру: массивные формы, фигурные балконы, арки,
лепные карнизы, шпили. Все это строительство должно было занять много времени и
средств, но если этим людям не пришлось восстанавливать 1400 городов и поселков,
они могли позволить себе такую роскошь. А в просветах между этими дворцами
проглядывали самые убогие "хрущобы" с мусорными баками во дворах. Мой двойник
жил в доме похуже "сталинки", но получше "хрущевки" на тихой улице Героев
Халхин-Гола, почти совпадающей в пространстве с улицей Лени Голикова. Впрочем,
это не зависело от исторических случайностей.
Я поднялся на пятый этаж и позвонил в нужную дверь. Открыл мне сам Вальдемар.
Его удивление длилось гораздо короче, чем я мог ожидать.
— Я сразу узнал тебя, — пояснил он. — Ты звонил мне по телефону. А четыре дня
назад мне приснился дурацкий сон: прихожу я домой, а там я сижу. Откуда ты?
— Из другого мира.
— Понимаю, — он старался вести себя, как ни в чем не бывало: этакий дачник,
принимающий марсианина. — Из какого?
— Судя по тому, что я уже успел узнать, наши миры разветвились в 1941 году.
— Проходи, — пригласил меня он. — Я сейчас один.
Мы вошли в просторную комнату, служившую ему спальней и кабинетом — если
позволительно будет в конце XX века проводить такие градации. На столе стоял
