что случился у вас в 91-м году). Кое-какие детали этого плана нам еще
неизвестны, и мы ожидали связного, а тут появляетесь вы…
— Хотите правду?..
— Какую правду? Вы уж высказались.
— Я не помню, что я говорил, но могу лишь повторить. Я терпеть не могу шпионских
игр, у меня другой темперамент. При всей моей симпатии к германской культуре, я
отказался бы на них работать. Просто потому, что я мало пригоден для этого и,
потом, питаю отвращение к детективному жанру.
— Ну да это уже не важно. Просто мы были удивлены, что вы слишком "вошли в
роль". Оказывается, это правда…
— Что же меня ждет?
— Не хотелось бы произносить какую-нибудь идеологическую банальность, но вы
должны влиться в наше общество, принять наши правила игры, и никакой
самодеятельности: сами видите, к чему это приводит.
— А мой кузен?
— А с ним разговор еще будет! Это ж надо такое придумать: послать вместо себя
двойника! В игрушки до сих пор играет!
— Надеюсь, он не будет слишком сурово наказан?
— А он сам себя наказал. Отныне он — невыездной. Вместо него будете ездить вы —
шеф принял соломоново решение. Так что обустраивайтесь, женитесь, работайте,
живите как мы. А что касается вашей психологической реабилитации, то от нас-то
что хотите? В этом вопросе мы вам ничем помочь не можем.
— Да нет, я не жалуюсь.
— А все же скажите, где лучше: здесь или там, у вас?… ну, по большому счету.
— Хорошо там, где нас нет. Хотя здесь мне понравилось.
Тут вошел врач, который дал мне несколько таблеток от наркоза.
— До свидания, Вальдемар. Завтра я выхожу в отпуск, а вами займется лейтенант
Мироненко. Познакомьтесь, это Слава, — он представил меня молодому человеку,
почти моему ровеснику, и вышел.
Когда я довольно поздно вернулся домой, по радио сообщали о шестидесятилетнем
юбилее известного театрального деятеля Марка Залупышкина. Вальдемар выслушал мои
рассказы и сказал:
— Мы с тобой ещё хорошо отделались. А вообще тебе лучше на время уехать…
— Куда?? Зачем??
— Я спасаю самолюбие нашего ведомства, подожди, они сами тебя об этом
попросят…
— Это ты пустил версию, что я немецкий шпион?
— Нет! С какой это стати?! Это наверно, тот сумасшедший, который хотел пришить
мне дело об антисемитизме. Мне говорили, он неврастеник.
— О горе мне! — я обхватил голову руками. — Я — в чужой стране (да, в чужой!)
Никому я здесь не нужен, а контрразведка смотрит на меня, как кошка на сало.
— Не прибедняйся. В конце концов, что ты хотел в своем исключительном случае? В
этом и заключается горечь славы — она съедает человека. Моральный кодекс
