При этом лучше самой. Можно спросить, но лучше самой. У нас разработаны мнемонические приемы и реконструктивная методика, позволяющая вспоминать предметы и слова. Не надо запоминать всего, надо помнить только базовые вещи, а остальные восстанавливать ассоциативно. Например: курица и яйцо. Курица – домашняя птица, яйцо – то, из чего получается потомство курицы, овально-заостренной формы. Из этих двух понятий можно восстановить вообще весь мир. Ибо всё ко всему имеет отношение. Итак, рифмы. Повторяются, как кудахтанье курицы. Похожи. Уже близко. Но не с той стороны. Подойдем со стороны яиц. Яйца есть результат творения, они рождались, то, что я пытаюсь вспомнить, – тоже. С древних времен. Чем отличались древние времена? Отсутствием многих приспособлений. Те, кто творил то, что я пытаюсь вспомнить, писали – перьями! Браво, курица! Они писали перьями! Писатели? Нет. Они не только писали, но и именно читали вслух, пели, они пели, пели, пели свои поэмы! Поэты! И то, что они сочиняли, называлось поэзы? Нет. Не уходим от курицы. Я уже забывала это слово и придумала мнемоническую поговорку. Сейчас, сейчас... Вот! Курица кудахчет, но она тиха, когда заслышит пение стиха! Стихи! Браво!
Стихи, стихи читал мне Владимир. Чьи-то или своего изготовления, это неважно. Я тогда еще не увлекалась психолингвистикой и не знала о действии ритмической речи. Я ощутила руку Владимира на своем плече и вдруг поняла, что мне это тоже приятно.
А дальше – почти фантастика. Каждый момент предыдущей жизни был мной прожит с полным сознанием и четким ощущением того, что именно я проживаю. У меня не сносило покрытие дома, как выражались тогда некоторые, то есть не было моментов подчинения интеллектуальной сферы эмоциональной, я всегда отдавала себе доклад в своих действиях. Даже в моменты гармоничных и приятных отношений с Максом я понимала, что именно ощущаю. Здесь же всё было иначе. Только что Владимир читал мне стихи и держал руку на моем плече – и вдруг я вижу, вернее, чувствую, как мы с ним прижались губами друг к другу, а его руки, приподняв мою часть одежды, называемую по какому-то виду спорта, господи, как мне мешает плохая память! – хоккейка? воллейболка? тенниска? – неважно! – приподняв это, Владимир обнимал меня за голую кожу талии, и это было максимально приятно. Я не заметила, как оказалась целуемой Владимиром и как он оказался с полной отдачей целуемым мной. Я понимала оставшимся умом, что это не тот человек, который мне нравится и нужен, что у нас нет ничего общего, что мне интересны совсем другие люди, что он просто-напросто некрасив, а я всегда любила красивых людей по аналогии с собой, но я не могла собой овладеть, слишком сильным был психофизический порыв. Не вменяясь, мы оказались в комнате. И я опять ничего не помню, кроме того, что это было в высокой степени замечательно.
