Особенно их «напрягал» длинный, как торпеда, стол слева от эстрады, во главе которого восседал захмелевший юбиляр, главный режиссер областного театра драмы Егор Кедрач. Его седеющие непослушные пряди то и дело спадали на лоб, заслоняя видимость. Он лихо откидывал их назад, обнажая выпуклый, блестевший от пота лоб. Ему несколько раз предлагали избавиться от пиджака, галстука и жилетки, но он все медлил.
Очередной раз вскочив посреди всеобщего веселья, он призывно постучал вилкой по фужеру:
— Други мои, я еще не наговорился, а посему требую вновь набраться богатырского терпения и меня выслушать… уж в который по счету, не помню… раз! Прошу наполнить, если что у кого опорожнилось… Сердечное всем спасибо за теплоту сердец… За чувство вновь посетившей юности, за свежесть… восприятия…
Заметно пошатываясь, он с трудом подбирал слова, постоянно отвлекаясь на шум эстрады и соседние столики. Сидящие за столом терпеливо помалкивали, держа в руках кто стопки, кто фужеры.
— … Я никогда этого не забуду… Какие бы передряги ни встретились нам в будущем, в какую бы тмутаракань нас ни запихнула коварная судьба, мы все равно останемся робятами оттуда… — при этом он загадочно кивнул в сторону застекленного фасада ресторана, за которым в майской темноте «томились» многочисленные иномарки.
— Откуда? — прошелестело за столом.
— Из далеких, разумеется, восьмидесятых… — развел руками юбиляр. — Мы не предадим никогда наших идеалов. И… сейчас, сегодня, в теперешней неразберихе продолжаем жить по тем принципам. Хотим этого или нет. Это осталось в генах.
Вздох разочарования явился ему ответом, кое-кто поставил стопку на стол, не притронувшись к ней. Юбиляр обиженно замахал руками:
— Хоть спорьте со мной, хоть режьте меня. Но это именно так, поверьте! Как сказал поэт, помните: «Все те же мы… Нам целый мир — чужбина… Отечество нам… какое-то село».
Сидевший на противоположном краю стола абсолютно лысый полноватый мужчина при этих словах склонился к своей спутнице и прошептал на ухо:
— Егорка как выпьет, так начинает ахинею нести… Сейчас говорят: не «…целый мир чужбина», а «… и целого мира мало». Иные времена наступили, и нечего рефлексировать по прошлому. С этим далеко не уедешь… Впрочем, театрал — он и есть театрал…
Спутница, очкастая шатенка, приложив палец к его губам, не дала договорить:
— Будь снисходителен, Павлуш! Это все-таки его юбилей. Где ему еще откровенничать, как не на нашем застолье? Пусть выскажется, глядишь, спектакль про нас поставит. Тебе разве этого не хочется?
