— Я не могу больше, — сказала она. — Я иду домой.
Отец махнул рукой. Он остановился возле нашей скамейки, небритый и такой же толстогубый, как дочка. На нем были мягкий пиджак и широкие, до земли брюки, такие, что не видать — босой или обутый.
На пиджаке висела медаль.
Пастухов пробормотал:
— А что, если я с ней сейчас… — уронил голову на мое плечо и сразу спекся — заснул. Теперь ничего не сделаешь. Отоспится — тогда поедем.
Девушка купила билетик и быстро, словно за ней гнались, протопала по мостику на площадку.
Отец постоял, подумал, пошел поглядеть через ограду. Но щели были узкие и видно плохо. А близко не подойти. Администрация проявила смекалку и вырыла вокруг ограды глубокую канаву, чтобы не лазили без билетов. Плюс к тому — канава доверху налита водой.
Заиграли румбу. Отец решительно бросил папироску и пошел к мостику. Девушка с красной повязкой потребовала билет.
— Там моя дочь, — сказал он. — Я хочу присутствовать.
— Купите билет и присутствуйте.
— Да я не танцевать. Посмотрю и уйду.
— Возьмите билет, а там хоть на голове ходите, — сказала девушка с повязкой.
Он пожевал губами, отошел и сел. От него крепко несло табаком.
— Как придет воскресенье, хоть не просыпайся, — проговорил он больше для себя, чем для меня. — Куда это годится? Никуда не годится.
Я поинтересовалась, что случилось.
— Говорят, ничего особенного не случилось. Мелкий факт. А я не могу смириться. Для них мелкий, а для меня не мелкий. Есть тут у нас тип, некто Коротков. Он Тамарочку за то, что не пошла с ним танцевать, обозвал жабой. И вдобавок замахнулся.
У него треснул голос, и он разозлился.
— Стал караулить этого подонка… Извините, я потерпевший отец, а отсюда и злость. Он знал, что я его караулю, и прятался. Поймал я его наконец. Поговорили. Он мне заявляет: «Что я ей, голову снес? Пусть нос не дерет!»
Я сказала, что надо заявить куда следует, по месту работы.
— Я говорил со знакомым милиционером. «Подайте, — говорит, — в суд, выставьте свидетелей, возьмите о дочке характеристику». Не пошел я по этому пути. Сами понимаете почему. — Он поперхнулся. Тихонько выругавшись, встал, прошелся по дорожке. Потом сел снова.
А Пастухов спал на моем плече под духовой оркестр и чмокал губами, как младенец.
— Принял решение не пускать Тамарочку на танцы, — продолжал потерпевший отец. — Не пускать на танцы. Мы тут недалеко живем. Музыку слышно. В воскресенье молодежь идет, а она сядет у окна как арестантка и слушает музыку. Она у меня одна. Больше никого у меня нету. Никого нет… Принял решение — ходить с ней. Приду на площадку. Сижу. Курю. И что бы вы думали? Не стали ее приглашать. «Эта та, за которой папа наблюдает? Ну и пусть он сам с ней танцует». Пошел к администратору. Поговорили. Здешние активисты посоветовали написать в газету. Ославить этого подонка на весь район, чтобы в дальнейшем было неповадно… Заодно просили в заметке отметить о воспитательной работе среди молодежи. Что воспитательную работу надо вести всегда и всюду. Даже на танцах. Добиться того, чтобы девушка могла смело отказать тому, с кем она не хочет танцевать, не боясь, что ее изобьют.
