— Вам нет нужды убеждать в этом меня, миссис Шарбук, — вставил я. — Я недавно имел возможность познакомиться с этим явлением.
— Отец каждое утро спрашивал меня, что мне снилось. Как-то раз я сказала: «Мне приснилась лошадь, плывущая через океан», — это было чистой правдой. День шел как обычно, и после завтрака отец позвал меня в кабинет и подвел к окну. «Посмотри туда, Лу», — сказал он, показав на небо. Я посмотрела, но ничего не увидела. «На что посмотреть?» — спросила я. «Смотри, девочка», — сказал он. Я смотрела во все глаза, ожидая увидеть коршуна или канюка, но ничего не видела. «Извини, папа, но на что я должна смотреть?» — «Детка, неужели ты не видишь это большое облако? Оно имеет точную форму лошади. Неужели ты не видишь, как развевается ее грива, как замерли в галопе ее копыта, как пар дымится у ее ноздрей?» — «Я вижу корабль», — сказала я. «Нет-нет, ты посмотри внимательнее». И я смотрела во все глаза целых пять минут, и в конце концов воздушный белый фрегат превратился в скачущую лошадь. Я хлопнула в ладоши. «Вижу! Вижу!» — воскликнула я. Он положил руку мне на плечо и наклонился, чтобы меня поцеловать. «Видишь, это твой сон, — сказал мой отец. — Лошадь плывет по бескрайнему голубому океану».
В другой раз он мог оставить свои дела, повернуться ко мне и сказать: «Возьми листок бумаги и карандаш и напиши любое число между единицей и сотней». Я, конечно же, слушалась его. А вечером, когда мы читали в гостиной, он говорил: «А теперь я загадаю число», — и закрывал глаза. Иногда он снимал очки и пощипывал себя за переносицу. «Ну вот, загадал», — говорил он. Это был знак для меня — пойти и принести листок бумаги с числом, которое я нацарапала на нем. «Ну а теперь прочти», — говорил он. Я зачитывала, например, число тридцать пять. «Невероятно!» — восклицал он и в изумлении качал головой.
В тот год, когда мою мать забрал волк, — шли последние недели зимы, — отец выдумал постановочное действо, которое впоследствии стало моей жизнью, а потом и клеткой. Даже при моем детском тщеславии, подогреваемом вниманием отца, у меня вызывал недоумение тот факт, что этот прежде тихий человек, ученый, который был готов всю жизнь исследовать снежинки, проявил такую интуитивную способность (я уж не говорю про интерес) к зрелищному искусству. Может, он по-своему предугадывал, какую важную роль сыграет это действо в моем выживании, а может, знал, что скоро уже не сможет мне помогать.
