Мистер Меркаптан ревел и визжал от хохота.
— Бономелли, — сказал он, — совершенно точно. Вы — великий критик, Майра! Преклоняюсь перед вами. — Они двинулись дальше. — А это что за маскарад? — спросил он.
Миссис Вивиш заглянула в каталог.
— Судя по названию, Нагорная проповедь, — сказала она. — И знаете, мне это почти нравится. Вся эта толпа на склоне холма и единственная фигура на вершине, по-моему, это очень драматично.
— Но послушайте, — возмутился мистер Меркаптан.
— И все-таки, что ни говорите, — сказала миссис Вивиш, вдруг почувствовав себя неловко оттого, что она каким-то образом предала Липиата, — он в самом деле очень милый, знаете. Очень, очень милый! — Ее умирающий голос звучал весьма убежденно.
— Ah, ces femmes, — воскликнул мистер Меркаптан, — ces femmes![61] Все они Пасифаи и Леды. Все они в глубине души предпочитают зверя человеку, дикаря цивилизованному существу. Даже вы, Майра, как это ни прискорбно. — Он замотал головой.
Миссис Вивиш не обратила внимания на этот взрыв возмущения.
— Очень милый, — задумчиво повторила она. — Только немного скучный… — Ее голос окончательно испустил дух.
Они продолжали осматривать выставку.
Критическим оком, в трюмо примерочной мистера Бодже-носа, Гамбрил рассматривал себя сбоку и сзади. Надутые воздухом Патентованные Штаны выпячивались, явно выпячивались, и это придавало его фигуре изящную полноту, которая в представительнице другого пола могла бы показаться восхитительно-естественной. Но у него, вынужден был признать Гамбрил, эта полнота казалась несколько неуместной и парадоксальной. Конечно, чтобы быть красивым, надо страдать; следовательно, чтобы не страдать, надо быть некрасивым. С практической точки зрения брюки были необыкновенно удачны. Гамбрил плюхнулся на жесткую деревянную скамью, стоявшую в примерочной, а впечатление было такое, точно он уселся на эластичнейший пружинный матрац; безусловно, Патентованные Штаны не побоятся и мрамора. А сюртук, утешал он себя, будет скрывать своими полами слишком явное выпячивание. Ну, а если не будет, тогда что ж, ничего не поделаешь. Придется мириться с выпячиванием, только и всего.
— Очень мило, — объявил он наконец.
Мистер Бодженос, молча оглядывавший своего клиента с улыбкой вежливой, но в то же время, отметил Гамбрил, несколько иронической, слегка кашлянул.
— Смотря по тому, — сказал он, — что вы называете «милым».
Он склонил голову набок; тонкий нафиксатуаренный кончик его уса был теперь, как стрелка указателя, направлен на какую-то отдаленную звезду.
