Гомозов пришел, долго и молча мял и тискал ее, а когда устал, то заснул. Но скоро Арина разбудила его тревожным шепотом:
- Тимофей Петрович! Тимофей Петрович!
- Ну? - сквозь сон спросил Гомозов.
- Заперли нас...
- Как так? - спросил он, вскакивая.
- Подошли и... замком...
- Врешь ты! - испуганно и гневно шепнул он, отталкивая ее от себя.
- Погляди сам, - покорно сказала она.
Он встал и, задевая за все, что встречалось на пути, подошел к двери, толкнул ее и, помолчав, угрюмо сказал:
- Это солдат...
За дверью раздался ликующий хохот.
- Выпусти! - громко попросил Гомозов.
- Что? - раздался голос солдата.
- Выпусти, мол...
- Утром выпустим, - сказал солдат и пошел прочь.
- Дежурство у меня, черт! - сердито и умоляюще крикнул Гомозов.
- Я подежурю... сиди, знай!..
И солдат ушел.
- Ах, собака! - с тоской прошептал стрелочник. - Погоди... запирать меня все-таки ты не можешь... Есть начальник... что ты ему скажешь? Он спросит - где Гомозов - а? Вот ты и отвечай ему тогда...
- Да это, поди-ка, начальник сам и велел ему, - тихо и безнадежно сказала Арина.
- Начальник? - испуганно переспросил Гомозов. - Зачем же это ему? - И, помолчав, он крикнул ей: - Врешь ты!
Она ответила тяжелым вздохом.
- Что же это будет? - спросил стрелочник, усаживаясь на кадку около двери. - Срам-то мне какой! А все ты, уродина чертова, все ты это... у-у!
Сжав кулак, он погрозил в сторону, откуда доносился звук ее дыхания. Она же молчала.
Сырая тьма окружала их, - тьма, пропитанная запахом кислой капусты, плесени и еще чего-то острого, щекотавшего нос. В дверь сквозь щели пробивались ленты лунного света. За дверьми грохотал товарный поезд, уходивший со станции.
- Что молчишь, кикимора? - заговорил Гомозов со злобой и презрением. Как теперь я буду? Наделала делов и молчишь? Думай, черт, что будем делать? Куда от сраму мне деваться? Ах ты, господи! На что я связался с этакой!..
- Я прощения попрошу, - тихо объявила Арина.
- Ну?
- Может, простят...
- Да мне что из того? Ну, простят тебя, ну? Ведь срам-то на мне останется или нет? Надо мной смеяться-то будут?
Помолчав, он снова начинал укорять и ругать ее. А время шло жестоко медленно. Наконец женщина с дрожью в голосе попросила его:
- Прости ты меня, Тимофей Петрович!
- Колом бы тебя по башке простить! - зарычал он.
И опять наступило молчание, угрюмое, подавляющее, полное тупой боли для двух людей, заключенных во тьме.
- Господи! хоть бы светало скорее, - тоскливо взмолилась Арина.
