Он слеп, как крот, а сощуренные глазки, как бусинки, поблескивают за толстыми стеклами очков.
Конечно, это еще один шанс, как и то, что полицейская машина уже покинула перекресток к тому времени, как я распрощался с хранителем музея.
Гроза кончилась, и появилось солнце, пробиваясь сквозь последние остатки туч. Но жара стала еще сильнее. Я пошатываюсь.
Шансы мои на то, чтобы незаметно скрыться, быстро тают под звуки какой-то варварской шарманки. Вероятно, квартал уже оцеплен полицией.
В скребущем душу вое шарманки прослеживается что-то вроде вальса. И я вдруг оказываюсь на ярмарочном поле и бреду среди толпы, балаганов и музыки.
Я плыву в людском море, как уносимый течением обломок, постепенно засасываемый водоворотами шума.
Тир… шарики… трубки… Скрипя, крутятся колеса с цифрами.
— Восемь!
— Четыре!
— Двенадцать!
Снова и снова повторяется давнишний томительный кошмар… Опять все то же. Я никак не выберусь из него… Хватит с меня! Хватит… Да-да… хватит!
Великие боги! Что же происходит? Опять эти скользящие в толпе и рыскающие по моим следам тени… эти темные одежды… эти…
Одним махом я вскакиваю на платформу крутящейся карусели.
— Эй! Вы! Там!
Такое ощущение, что голос доносится изнутри хриплой шарманки… Раз… два… три… Раз… два… три… Раз… два… три… Вальс… Вальс… Смех и развевающиеся гривы карусельных лошадок… все волнообразно плывет в вечном движении…
— Эй, вы! Вы что, не слышите?! Нельзя ли поосторожней! Вы что, сумасшедший?..
Я с удивлением смотрю на человека, которого только что толкнул. Этот толстенький тип стоит посреди карусели.
— Ты совсем ослеп, парень!
Толпа исчезает… Вальс смолкает. Остается только дорога, которая кружится под ногами… Обжигающее солнце…
Визг шин на шоссе, и опять голос. Но другой.
— Эй, вы там! Что вы делаете? Вы же настоящий самоубийца!
Перед собой я вижу грузовик… голый торс высовывающегося из окошка шофера с лысой, блестящей, как яйцо, головой.
— Ну ладно. Что там у тебя случилось, парень? Ты не в себе?
Этот тип похож на добропорядочного отца семейства. Я даже представляю его себе в окружении кучи ребятишек, занятого пережевыванием теплого бифштекса. Вряд ли он думает о политических интригах в Сайгоне или Сан-Доминго.
Не знаю уж, почему я думаю обо всем этом, в то время как он широко распахивает дверцу кабины и жестом приглашает меня.
— Давай-ка, парень, забирайся сюда. Отдохнешь и забудешь о самоубийстве…
Колеса крутятся, и мы выезжаем из города. Никаких вопросов он мне не задает. Я только слышу, как он сквозь зубы проклинает жару. На остальное ему наплевать. На весь мир и на меня в том числе.
