Петька Сокол тоже был когда-то первоклассным механиком, но за последнее время, как говорил Михалыч, "сноровистость утерял".
Два года назад Петьку избрали секретарем комитета комсомола всего предприятия.
Должность освобожденная, и Петька со стенда ушел. Работал он хорошо. В райкоме считался одним из лучших секретарей. Чуть было не уехал на фестиваль даже. На следующий год Петьку снова избрали. Тут он возгордился, приобрел сталь в голосе, любил постращать вызовом на комитет, приспособился говорить на собраниях лихие речи. Петька так свыкся со своим положением "вождя" и всеми вытекающими отсюда привилегиями, что даже помыслить себя не мог ни в каком другом качестве.
Поэтому, когда на последней комсомольской конференции его с треском "прокатили", он даже не сразу понял, что произошло. Да, его провалили. Аня Григорьева, комсорг из сектора Егорова, взяла тогда слово и "выдала" ему. Зал сидел – муха летит и то слышно. Потом встал Залесский (уж от него Петька никак не ожидал), потом Квашнин. А перед самым перерывом еще Пахомов из парткома… Почему-то Петька запомнил одну очень обидную его фразу: "Часто живую комсомольскую работу Соколов подменяет фразой и администрированием". Так и сказал: "подменяет фразой". Зал аплодировал, и тогда Петька понял, что его провалили. Ничего, однако, не оставалось делать, как возвращаться в лабораторию на стенд. И Петька вернулся. Все это было осенью. Месяца три Петька ходил сам не свой, смотреть людям в глаза было ему стыдно, словно он совершил какую подлость. Если где смеялись, Петьке казалось – над ним. Если молчали, казалось – бойкотируют. Он совсем извелся.
В чувство его привел Михалыч. Взял в напарники и "натаскал" на новую аппаратуру, которая появилась, пока Петька "сидел в верхах".
Сейчас они вдвоем кончали проверку тормозной установки перед запуском.
– Как отсекатели? – спросил Редькин.
– А что отсекатели? – в свою очередь спросил Петька.
– Смотрели?
– Все смотрели.
– До обеда пустим?
– Не торопись, – сказал Михалыч. – К обеду отладим все, а тогда и пустим…
– Мы, как слоны: два часа – бросаем бревна, обед! – вставил Петька.
– Ты уж помолчи, "слон", – едко сказал Михалыч.
– А может, до обеда? А то завтра Егоров отнимет стенд… – не унимался Игорь.
– Погуляй, – ласково сказал Михалыч, – не мешай работать…
Игорь понял: Михалыч до обеда ТДУ не пустит, – и вышел из бокса…
Михалыч не упрямился. Он видел за свою жизнь сотни ракетных движков и знал их нравы лучше другого инженера. Тормозная двигательная установка Редькина и Маевского ему нравилась. Она была красива той неповторимой, понятной далеко не каждому красотой машины, которая идет не от внешнего вида, а от внутренней гармонии и совершенства. Михалыч чувствовал, что она стоит на границе возможного сегодня, чувствовал ее необычность. Поэтому он и не торопился. Если этот двигатель погорит, ему будет его жаль, хотя он чувствовал по многим мелким признакам, что на "Марс" он, конечно, не пойдет…
