— Будет жить долго… — сказал я, больше имея в виду расторопную черепаху.
За памятником, на реке, снова загудел теплоход. На этот раз долго и протяжно.
— Сколько ты хотел бы прожить? — вдруг спросила меня Ли Мэй.
Пожал плечами.
— Не знаю. Зависит от того, как. Если счастливо…
— Да, конечно, счастливо. Сколько?
— Иногда достаточно и одного дня. Такого, как сегодня.
Прежде чем она успела спросить что-нибудь еще, обнял и притянул к себе.
Она вздрогнула, на мгновение уперлась ладонями в мою грудь, как тогда, в автобусе, откинула голову, скользнула взглядом куда-то в сторону.
— Нет, здесь люди…
— Я знаю… — сказал я, склоняясь к ней.
Наши губы почти касались друг друга.
Сердце мое обмирало.
Руки Ли Мэй обняли меня за спину.
— Но люди… — сказала она опять, на этот раз едва слышно.
— Пусть смотрят…
Губы ее, теплые, чуть напряженные, слились с моими. Она закрыла глаза. Расслабляясь, ответила на поцелуй. Я гладил ее волосы, отрывался от губ и целовал шею, скулы… брал ее лицо в ладони, касался губами век, бровей, лба… вдыхал аромат ее духов, кожи, волос… смотрел на ресницы, на изгибы ушка, на тонкие волоски у шеи, не попавшие в собранный резинкой «хвост»… Сознание мое уплывало — я не видел ни зданий напротив, ни глазевших на нас туристов, не слышал сигналов машин и гудков с реки. Все исчезло, осталась только Ли Мэй — вкус ее губ, теплота дыхания, упругость тела…
…Мы не сразу заметили, что начало накрапывать. Стояли, обнявшись, вжимаясь друг в друга. Лишь когда дождь пошел сильнее, очнулись, одновременно посмотрели вверх, потом друг на друга и засмеялись.
Лицо Ли Мэй разрумянилось, по-детски совсем. Уши пунцово горели.
Она отвела взгляд, прикрыла глаза рукой. Покачала головой.
Небо проседало, наползая на пик телебашни. С той стороны реки тянулась серая бахрома дождя. Частые капли намочили плитку площади, рябью покрыли воду в черепаховой заводи.
Волосы Ли Мэй блестели от влаги.
— Бежим! — сказал я.
Держась за руки, забежали на веранду кафе. Сели за столик.
Сквозь мокрый пластик крыши виднелись темные пятна — голуби, сидевшие поверху, нахохлились, но не улетали.
Нам принесли кофе.
Румянец на щеках Ли Мэй почти угас, только уши краснели по-прежнему, как у ребенка.
— Все видели… — сказала она, вновь качая головой. — Что они подумают?..
Взял ее за руку.
— Это не их дело. Они если и видели нас, то в первый и в последний раз в жизни. Забудь о них.
— Я первый раз целовалась с парнем на людях…
— А раньше?
— Только один раз… В школе. Но никто не видел!
