Но одна-единственная мысль, словно камешек брошенная на поверхность глубоководья воспоминаний, вызывала, как круги на воде, сразу несколько других мыслей, например такую — а не являются ли все те смерти, с которыми сталкивала его судьба позже, то есть после того, как он принял решение остаться с Анной (в том числе и смерти незнакомых ему семерых хорватских парней), одним вопиющим и достигающим самого неба подтверждением той оценки его чувств, которую во всеуслышание сформулировала его госпожа маман, когда сказала, что эта его любовь не что иное, как просто какая-то отчаянная страсть, вертеровщина, да, он хорошо помнил, именно так она и сказала: «губительная вертеровщина», а вовсе не наслаждение сладостью прелюбодеяния, и эта страсть «неминуемо заставит его наделать много глупостей», это он тоже прекрасно запомнил. И в ответ на это покинул Москву, отчасти еще и потому, что хотел избежать недовольства старшего брата, который, хотя и занимал по отношению к нему довольно терпимую позицию (оттого, что сам имел любовницу, балерину из ансамбля императорского балета), не обладал такой широтой понимания, которая позволила бы ему оправдать то, что Вронский поставил на карту свою карьеру. А эта карьера, гневно бросил ему в лицо старший брат Александр, зависела от тех, «кому поведение графа Алексея Кирилловича нравилось все меньше и меньше». Впрочем, в самом начале и сама их мать — оба брата признали это в ходе последнего, бурного, похожего на ссору разговора — решительно защищала и даже восхищенно одобряла любовь своего младшего сына к госпоже Карениной, ибо, по ее мнению, поначалу такая связь Вронского с дамой из самых верхов общества, к тому же с дамой красивой, повсюду принятой и уверенной в себе, несомненно прибавляла веса светской репутации Алексея Кирилловича. Мать, возможно, еще и по сей день считает (размышлял Вронский, лежа среди смрада в одном из первых захваченных вуковарских домов, стоявших без крыш и окон, с ранами от осколков на уцелевших стенах), что самым счастливым моментом в ее жизни был тот единственный, неповторимый, божественный вечер в оперном театре, когда в балете «Дочь фараона» любовница ее старшего сына с чарующей женственностью исполняла на сцене знаменитый battements dйveloppй, и в зале находились и он сам с семьей, и младший сын, время от времени бросавший взгляд на ложу, в которой сидела его любовница с мужем и сыном, а она, нарядная и сверкающая драгоценностями, как новогодняя елка, гордо восседала между своими рослыми, красивыми сыновьями, она, их мать!
