— Что вызвало эту болезнь у брата Аладана? — по пути спросил настоятель юношу.
— Предрасположенность к таким приступам, как правило, передается по наследству. Ну а такое обострение можно объяснить сильным переутомлением и каким-то нервным потрясением. Все это, вместе с нехваткой свежего воздуха, истощением организма, спровоцировало приступ. После того, как приступ пройдет, я бы рекомендовал усиленное питание, особенно свежими овощами и фруктами, прогулки на свежем воздухе и никакого нервного потрясения. Я повторяю, НИКАКОГО потрясения. Желательно ограничить его круг общения, по крайней мере, на месяц.
Повар уложил жреца на топчан и заботливо укрыл его одеялом. Юноша решительно выпроводил его и настоятеля из кельи.
— А теперь идите спокойно, — сказал он, выставляя их за дверь. — Я побуду со святым отцом. Можете не волноваться.
Едва их шаги затихли в коридоре, Шихан приподнял голову:
— Ну вот! Все прошло удачно, а ты волновался!
Юноша обессиленно прислонился к стене, затем сполз по ней на пол.
— Я так перепугался, — прошептал он.
— Ничего, мой мальчик, ты все сделал правильно. Теперь будет легче.
В коридоре тихо зашаркали, послышались шорохи, лязг замка, удар ложкой о железную миску, звук наливаемой в кружку воды. Отодвинулась круглая задвижка замка, на мгновение возникла точка света и тут же снова исчезла, заслоненная головой надзирателя. Он осмотрел камеру, потом опустил задвижку и открыл окошко в двери.
— Ужин!
Карл протянул миску. Надзиратель положил в нее ложку какого-то месива, напоминающего кашу, зачерпнув его из кастрюли, которую держал его помощник, налил в кружку воды.
Карл съел кашу, облизал ложку, выпил воды и прошелся по камере: шесть шагов от стены к двери, столько же от угла до угла. В одном углу — койка, в другом — отхожее место, два других — свободные. Под потолком, в глубокой, круто скошенной нише — окно, забранное решеткой из толстых металлических прутьев.
Башмаки без завязок, отставая от пяток, постукивали по полу. Штаны без пояса постоянно спадали, вызывая чувство унижения.
Карла никуда не вызывали, не допрашивали. Иногда ему казалось, что про него забыли. Тем не менее, он надеялся скоро вернуться домой. Мысль о любимой и ее страданиях была невыносима. Может быть, она и не знает, что он в темнице. Ему хотелось биться об эти стены, трясти тяжелую дверь, кричать, драться.
Делать в камере было нечего, оставалось только ходить из угла в угол, размышляя о несправедливости судьбы, или спать. Последнее было предпочтительнее, потому что позволяло вернуться в призрачный мир, где жизнь текла по-старому: мама пекла пироги и следила, чтобы сын не пытался утащить еще горячую выпечку; жена, смеясь, закрывала ладошками глаза, заставляя угадывать, кто это. В этом мире не было ни смерти, ни боли, ни тоски.
