— Voilà, mes enfants. Bon appétit![70] — пожелал он нам, указав на глубокую terrine[71] с обожженными дочерна боками, вдруг оказавшуюся в центре стола. Он воткнул старый кухонный нож в pâte,[72] отлучился на кухню, опустил на стол высокую стеклянную банку с корнишонами и миску лукового джема.
Вино сменило цвет на красный, Мишель принялся наверстывать то, что не успел свершить в cave. Terrine второй раз обошла стол, Андре оторвался от игры в карты, чтобы наполнить свой опустевший бокал.
Я похвалил его луковый джем, но он посоветовал оставить местечко для следующего блюда, верха совершенства — звучно чмокнув, он поцеловал кончики пальцев — alouettes sans tête,[73] специально приготовленных для нас его обожаемой Моник.
Живодерское название этого блюда не отвечает его сути. Оно представляет собой кусочки свинины, обернутые тонкими кусками говядины, обильно сдобренные чесноком, рубленой петрушкой и иными специями, приготовленные в оливковом масле, белом сухом вине и крепком мясном бульоне с томатной пастой. Для того чтобы рулетики не разворачивались, они обернуты суровой ниткой. На жаворонков они никоим образом не похожи, но какой-то одаренный фантазией прованский шеф, очевидно, решил, что жаворонки звучат поэтичнее рулетов, и название прижилось.
Моник подала alouettes, которых Андре, согласно его заверению, настрелял спозаранку. Шутки он обычно сопровождал широкими жестами и так ткнул меня локтем, что я едва не клюнул носом в обширную посудину с ratatouille.[74]
Безголовые жаворонки грели горло температурой своего тела, щебетали чесноком, и Мишель решил, что требуют они более солидного вина. Бутылки «Жигонда» не дождались сыра, и пустых емкостей в конце стола солидно поприбавилось. Я справился у Мишеля, собирается ли он после трапезы вернуться к работе. Он удивился.
— Так ведь я на работе. Таким образом я и продаю вино. Пейте, пейте!
Подали салат, а после него появилась на столе низкая плетеная корзина с сырами. Пухлые головки свежего козьего сыра собственной выделки окружали мягкий канталь и колесо сливочного сен-нектэра из Овернь. Андре, оказавшийся теперь у торца стола, отпустил очередную шутку якобы оверньского происхождения. Когда малыша спросили, кого он больше любит, папочку или мамочку, он по некотором размышлении ответил: «Я ветчину больше люблю». Андре захохотал, а я порадовался, что сижу вне досягаемости его локтя.
Последовали фруктовое мороженое и глазированный яблочный торт. Я капитулировал. Андре забеспокоился.
