Как-то при очередной встрече с руководителем их подпольной организации Мари предложила Оскару Вайсу попробовать вовлечь инженер-майора Бломберга в антифашистскую борьбу. Но Вайс категорически запретил ей предпринять столь рискованный, как он считал, шаг.
Мари продолжала настойчиво убеждать Вайса позволить ей использовать свое влияние на Бломберга, чтобы помочь ему сделать выбор и порвать с нацистским режимом.
— От антипатии к фашизму до борьбы с ним — дистанция огромная! — предостерегал Вайс девушку. — Слишком глубоко въелась в душу прусского офицерства привычка к кастовому послушанию и повиновению властям. Ты не имеешь права раскрывать себя, не будучи твердо уверена в готовности Бломберга к практическим действиям против нацистов, к борьбе за нашу победу. А наша победа — это тотальное поражение гитлеровской Германии, нацистской военной машины! Будет ли твой немецкий офицер сражаться за разгром нацистского Берлина? Не забывай, дорогая Мари, ведь Бломберг заколебался только тогда, когда увидел неизбежность военного поражения фашизма…
И Мари пришлось отступить.
— Ты, Мари, имеешь, однако, полное право вести борьбу за то, чтобы Бломберг из вольного или невольного пособника фашизма стал таким человеком, знания и опыт которого в области металлургии помогут строить будущую новую, демократическую, социалистическую Германию!
Больше они к этой теме не возвращались, хотя по глазам девушки Вайс видел, что судьба Бломберга все больше волнует Мари.
Вот почему тогда на перроне вокзала, провожая Бломберга на Восток, она просила не торопить ее с окончательным ответом, когда он прямо спросил, согласится ли Мари стать его женой. Мари словно предчувствовала: вскоре сама жизнь заставит Бломберга подвести черту под своим прошлым и окончательно решить, с кем он пойдет дальше.
…Мари уже хотела подойти к Бломбергу, как ее опередил Ратенау.
Бломберг с трудом скрыл досаду. Он многое хотел сказать Мари. Всю дорогу в рейх Бломберг думал о ней. Говорят, любовь ослепляет, но она же делает и ясновидцем. Бломберг понял, что именно мешало Мари ответить взаимным чувством на его любовь.
Он все время убеждал себя, что инженеру-металлургу нет дела до политики, что моральная сторона войны, вопрос о ее справедливости, наконец, ответственность за все, что творили гитлеровцы на оккупированных нацистской Германией землях чужих стран, совершенно не касаются его профессии, его места в служебном механизме рейха, не должны отвлекать его от математических расчетов и формул, химических анализов, заводских проб литья, производственных процессов… Но вот не так давно утром, надевая перед зеркалом свой мундир, Бломберг поймал себя на мысли, что эта серебристая вышивка с черным пауком свастики клеймит его той же каиновой печатью, что и гестаповских и эсэсовских убийц! Как он раньше этого не видел? Или не хотел замечать? И быть может, последним толчком к этому прозрению послужила та запавшая в его душу сцена у полуразрушенной котельни в Харькове. Быть может, именно тогда Бломберг понял, на чьей стороне правда, когда увидел, за какие идеалы отдали свои молодые жизни те шестеро неизвестных красноармейцев, защищавших до последнего дыханья бюст Ленина…
