Я решил отложить чай и пойти по скользкому пути Чукочи. Выбрал палку и, забравшись повыше по склону, бросился зигзагами вниз, прижимая куропаток к ручью. Сомнительное с нравственной точки зрения предприятие увенчалось успехом, и я добыл четырех молодых куропаток, весом, однако, граммов по двести каждая. Чукоча бегал среди них, пока я отрезал им головы, и одобрительно и насмешливо поглядывал на меня: «Что, и ты, брат, заодно со мной? А помнишь, как на первой охоте ты меня шлепнул?»
Второй день прошел тоже безрезультатно. Я только с досадой вспоминал подмосковные дорожные знаки: «Осторожно, лось!» — и мечтал, когда их собрат явится на расстояние выстрела из карабина. Но, увы, только километрах в пяти на гребне другого водораздела на минуту увидел важенку с олененком — и только.
Чукоча был весь день при мне и на моих глазах проглотил хорошую пилюлю от зазнайства. Евражка, перепуганная насмерть мною и отрезанная Чукочей от входа в нору, сбила его с ног, и он пять — десять метров прокувыркался по куруму, претерпев кроме морального унижения физический урон, и не встретил у меня никакого сочувствия.
— Так-то, брат, это тебе не на палатку Сан Саныча писать.
Утром на третий день лил дождь. Сквозь светлый миткаль палатки я видел щенка, свернувшегося клубком под козырьком и уткнувшегося носом под хвост, и решил дож девать. Часа два лежал с открытыми глазами, ждал, когда стихия успокоится и можно будет разжечь костер. Когда же дождь немного прошел, молниеносно выскользнул из палатки и застыл как вкопанный: в ста двадцати метрах, не более, пасся сохатый. Был виден в легкой пелене тумана его тускло блестевший бок. Затаив дыхание, я скользнул в палатку, взял карабин, дослал патрон в патронник и медленно, стараясь совсем уже не шуметь, вылез наружу. Картина была бы почти идиллической, если бы через минуту она не разбилась от грома выстрела. Я разлегся как на стрельбище, широко раскинув ноги, тщательно прицелился под лопатку и плавно спустил курок. Сохатый грохнулся неожиданно для меня, подогнув колени, и сразу. Чукоча вскочил и в недоумении болтал куцым хвостом, глядя по направлению выстрела. Я перезарядил карабин, попробовал, легко ли вытаскивается из ножен нож, и подошел к лосю, крикнув Чукоче, чтоб не подходил: боялся, что подраненный сохатый конвульсивно лягнет и убьет щенка.
С этого момента Чукоча стал признавать мое верховное руководство.
Так как практика разделки туш у меня была небогатая, я до вечера провозился, снимая шкуру, рубя мясо, срезая его с костей и складывая в холодную воду ручья.
