В домике Квашовых уже легла спать двенадцатилетняя Яна. Но у ее матери дел еще полно. Вечером управилась со скотиной, потом прибралась в доме, приготовила ужин, а теперь сидит над талонами на продовольственные карточки для смрковских и храстненских жителей. Она считает записанные данные и сравнивает их с теми, которые указаны в заявлениях некоторых крестьян о снижении поставок мяса и зерна.
Чувство возмущения охватывает ее, когда она читает имена тех, о которых точно знает, что они спекулируют мясом, мукой или яйцами и все-таки не стесняются писать заявление о снижении поставок.
Временами морщинистая, натруженная рука Квашовой берет карандаш и пишет на заявлении замечания. Завтра заявления будут разбирать на заседании комитета, и там Анна хочет сказать свое мнение. Так было и много раз до этого. О скрягах и эгоистах, о том, что они думают только о себе и забывают, что живут в обществе, которое хочет добра всем, кто трудится...
Завтра...
Завтра Анна Квашова уже никому ничего не скажет. Ни в национальном комитете, ни дома. Ни своей дочери Яне, ни сыну Карелу, который именно теперь, когда он ей так нужен, служит в армии. Ни своему мужу, который поехал на заработки в Прагу.
Завтра...
В тот день, 10 января 1952 года, неподалеку от домика Квашовой остановился черный «форд». С заднего сиденья сошел худощавый мужчина в глубоко надвинутой на глаза шляпе и направился во двор небольшого хозяйства...
О том, что случилось в следующие минуты, позже рассказала двенадцатилетняя Яна Квашова:
«После десяти вечера к маме пришел какой-то незнакомый человек. Сначала он дернул за ручку, но поскольку дверь была закрыта, он подошел к окну комнаты, где лежала я, и постучал. Когда я откликнулась и спросила, кто там, он спросил, дома ли мама. Это уже услышала и она. Накинула на голову платок и пошла открыть дверь. Пригласила войти этого человека, а он уже в прихожей сказал ей, чтобы она скорее одевалась, потому что он должен отвезти ее в Прагу в секретариат партии. Мама спросила его, в чем дело, и попросила этого человека предъявить документы. Мне кажется, он показал ей какое-то удостоверение. Потом он сказал, чтобы она поторопилась, потому что им нужно еще заехать за каким-то Марешем. И что он пока пойдет сказать шоферу, чтобы развернулся.
Когда тот человек вернулся, мама уже оделась. Она надела вишневое вельветовое платье, которое брат подарил ей на рождество, а на голову пестрый платок. Прежде чем надеть пальто, она предложила этому человеку поесть ливерной колбасы с хлебом и сама завернула с собой завтрак. Еще я помню, что она положила в сумку паспорт и партийный билет. Потом оба ушли...»
