— Это луна-рыба. Доставьте ее в порт, может, для музея пригодится, — сказал начальник промысла и построжал голосом: — Товарищи, прошу прекратить лишние разговоры, у нас совет или посиделки? «Олюторка», слушаем вас.
— Шесть постановок, умучились, а на палубе всего пять тонн. Мотаем отсюда в квадрат «Харитон-шесть» к «Омеге»... Наша малышка Матильда тоже шлет приветы своей маме и братцу Бомбино. И последнее — куда передавать приданое для будущего моряка? Танюшка с «Ключевского», кажется, на «Пассат» пересаживается?
— На «Пассат», на «Пассат»! — нетерпеливо проговорил начальник промысла. — Слышите все? Татьяна Конькова пересаживается на «Пассат», и кто приготовил приданое для мальца... гм... или там будущей девчушки, передавайте все это «Пассату» во время бункеровки... Итак, продолжим наш совет. «Вилюй», слушаем вас, чем порадуете?
— Находимся в квадрате «Харитон-семь». Пять тралений. Три колеса, шесть и восемь тонн.
— «Тиличики» говорят: четыре, три, шесть — и обрыв трала...
Блеклое, как недопеченная оладья, солнце повисло над горизонтом. Его неяркие, чуть теплые, лучи роились в мелкой ряби воды, скручивались золотыми веревками в кильватерной струе и лужицах, разлитых по верхней кормовой палубе танкера. Засучив брюки, шлепая ступнями по воде, матросы мыли танкер. О чем-то весело переговаривались Шурик Мухин и инопланетянин Юрик, он тоже помогал мыть палубу. Задрав хвост палкой, брезгливо дрыгая то одной, то другой лапой, пробирался на пеленгаторный мостик кот Тимоха, привычно переругивались возле раздаточного патрубка Алексанов и Серегин, двое парней из машинной команды растаскивали по корме черные толстые шланги, а из приоткрытой двери камбуза выглядывал кок. Лицо у него было ярко-красным, видно, напарился возле электрической плиты, а над палубой, заглушая вонь солярки и сурика, витали вкусные запахи свежих пирожков.
Какой тихий, теплый, ласковый денек. Поверить трудно, что две недели назад в этих же самых широтах ревел ледяной ветер, а над водой растягивались седые космы снеговых зарядов. Русов стоял на верхнем мостике, щурился солнцу и улыбался: все позади. Еще неделька, они раздадут топливо и воду, заберут Танюшку Конькову — и домой, на Родину, на Сушу, к Нинке, которая, как она сообщает в радиограмме, ждет его не дождется и готовит ему какой-то радостный сюрприз... Что-то она придумала, проказница?
Работа шла быстро и сноровисто: штиль. Удачно, без повторных заходов связались «веревками» с «Кречетом», и доктор перебрался на него, потом без нервотрепки и ругани отбункеровали «Ключевского» и забрали с него Танюшку Конькову, милую юную женщинку, которую из шлюпки подхватили сразу с десяток рук. Смущенная, раскрасневшаяся от волнения — хоть и недолгое, а в связи с тишиной и неопасное, но все же путешествие в шлюпке по океану, — Танюшка Конькова улыбалась всем сразу, кивала: «Да-да, чувствую себя хорошо!» Пожимала чьи-то руки, засмеялась, когда Юрик вдруг преподнес ей забавного, сшитого собственными руками из тонкого брезента, набитого ветошью, зайца и ахнула от восторга, увидев люльку-лодочку из красного дерева, которую боцман поставил на палубе возле трапа. Шумной толпой все проследовали в госпиталь, в тесной, но уютной каюте которого предстояло совершить плавание на Родину Танюшке, и тут уж как-то так получилось, что Юрик всех быстро выпроводил из каюты, сказав при этом, что доктор поручил ему принять Танюшку, и, когда они остались вдвоем, помог ей раздеться. Сволок с нее тяжелый непромокаемый рокан, стянул рыбацкую куртку и тяжелые резиновые сапоги, достал из ее чемодана теплый байковый халатик.
