В добрый час... В добрый час...
Спите, бо-о-ог не спит за вас...
Потом отхлебнул вина и начал свертывать цигарку.
— А что было со старшими кадетами? — спросил Алексей.
— Их эвакуировали из Евпатории и после долгих мытарств направили в Словению, в бывший австрийский лагерь для русских военнопленных Стернище. По соседству с крымцами. И сделали глупо.
— Почему? — удивился, Алексей, подливая войсковому старшине вина.
— Начались раздоры! Полтавцы впитали в себя все отвратительные обычаи школы гвардейских кавалерийских, я подчеркиваю, Иван Иванович, кавалерийских юнкеров, переименованной потом в Николаевское кавалерийское училище. Они видели себя эдакими лихими гусарскими корнетами, которым все нипочем, все трын-трава! Они, начиная с директора и кончая последним воспитателем, были искренно убеждены, что «Звериада» — это собрание куплетов о «зверях ада», что она дошла до них такой, какой написал ее Лермонтов[5]. И переняли роняющий человеческое достоинство «цук», в силу которого младший кадет, то есть «сугубый», должен беспрекословно подчиняться выпускнику — «корнету». «Сугубого» можно заставить ходить гусиным шагом или вертеться волчком. «Сугубому» можно в виде наказания дать «на честное слово» сто приседаний, приказать являться с дурацким рапортом каждые четыре часа. Несогласные, видимо, с творцом «Полтавы», что «В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань», полтавцы, которых было большинство, старались навязать «цук» владикавказцам — этим вольным казакам, привыкшим относиться к «иногородним» пренебрежительно. Возникали драки, переходившие в настоящие побоища. Вот в чем был раздор!
— А при чем же тут донцы? — спросил Алексей.
— Донцы? — вытаращился полковник. — Это они подзуживали и поддерживали владикавказцев. Стоило начаться драке, как они, не заставляя себя долго ждать и запыхавшись от стремительного бега, набрасывались с дикой злобой на «полтавских галушек».
— И «полтавский бой» заканчивался в их пользу, не так ли? Ну а фонари под глазами, распухшие губы и носы и выбитые зубы в расчет принимались? Вроде кулачных боев? — пошутил Алексей, вовлекаясь в беседу, про себя успевая отмечать: «Вы деретесь между собой от злобы к нам, большевикам, вас терзает тоска, что никогда уже не будет согласия между желаемым и действительным, прошлым и настоящим».
— Да, большие беспорядки, — продолжал Мальцев. — По вечерам становилось опасным пересечь неписаную границу между корпусами. Все чаще разливистый подголосок хора донских кадет или берущая за душу украинская песня звучали под аккомпанемент жужжащих и визжащих железок, пущенных из пращей, или под глухие удары камней о дощатые стены бараков.
