Шура видела, как они шли по саду рядом и папа обнимал поэта за талию... Вот их голоса стали неясны, пропали.
Шура выпрямилась на стуле медленно, так, как бы на ней лежало что-то тяжёлое и ей ужасно трудно было шевелиться...
- Шура, иди чай пить! - донесся до неё голос мамы. Она встала, пошла и, проходя мимо зеркала, видела, что лицо у неё бледное, осунувшееся, точно испуганное. И в глазах её было так туманно, что, когда она вышла к столовую, знакомые лица являлись пред ней какими-то бесформенными белыми пятнами.
- Надеюсь, что барышня уже перестала сердиться на меня? - донёсся до неё голос поэта.
Она молчала, глядя на его гладко стриженую голову и стараясь вспомнить, каким он, этот человек, казался ей, когда она читала его стихи и не знала его?
- Шурка, что же ты молчишь? Как вежливо! - воскликнул папа.
- Ах! - вскричала она, вскакивая со стула, - что нам надо? Отстаньте от меня... Обманщики...
И, с рыданием бросившись вон из столовой, она ещё раз истерически крикнула:
- Обманщики!..
...Несколько секунд четверо людей за столом сидели молча, изумлённо поглядывая друг на друга. Потом мама и тётя ушли.
- Уж... не слышала ли она наш разговор? - спросил папа поэта.
- Чёрт возьми! - смущённо воскликнул тот, заёрзав на стуле.
Вошла мама и на обращённые к ней вопросительные взгляды ответила, недоумевая, пожав плечами:
- Плачет...
1896 г.
