— Сожрали, будь они прокляты! — хрипло прошептала миссис Брэкет.
— Не похоже было на съестное, — возразил Дамфи.
— Ты же сам видел, как девчонка вынула эту штуку из огня?
— Да.
— И потерла об одеяло?
— Да.
— Болван! И ты не разглядел, что у нее в руках?
— А что?
— Печеная картошка!
Дамфи был ошеломлен.
— А зачем ей было тереть печеную картошку об одеяло? Ведь сойдет хрустящая кожура! — спросил он.
— Господа не привыкли жрать в кожуре, — с проклятием ответила миссис Брэкет.
Дамфи все еще был под впечатлением сделанного открытия.
— Он сказал ей, что знает место, где есть еще, — прошептал он с жадностью.
— Где?
— Я не расслышал.
— Болван! Ты должен был ухватить его за глотку, вытряхнуть из него душу, — прошипела миссис Брэкет в бессильной ярости. — В блохе и в той больше отваги. Дай мне только добраться до девчонки. Тсс! Это что?
— Он шевелится, — сказал Дамфи.
В то же мгновение оба вновь превратились в застигнутых врасплох зверей, озабоченных только тем, чтобы унести поскорее ноги. Они боялись встать с места. Старик повернулся на бок и что-то прошептал в забытьи. Потом позвал:
— Грейс!
Показавши своему спутнику знаком, чтобы он молчал, женщина склонилась к старику:
— Это я, родной.
— Скажи ему, чтобы ничего не забыл. Пусть помнит свое обещание. Пусть скажет тебе, где яма.
— Где, родной?
— Он скажет тебе. Он знает.
— Я слушаю, родной.
— При входе в Моньюмент каньон. В ста футах севернее одиноко стоящей сосны. На глубине в два фута под пирамидой из камней.
— Да.
— Волки почуют.
— Да.
— Камни — защита от хищных зверей.
— Да, конечно.
— От когтей и клыков…
— Да.
— От голодных зверей.
— Да, родной.
Блуждающий взор старика вдруг погас, как задутая свеча. Нижняя челюсть отвисла. Он умер. А над его мертвым телом сидели скорчившись мужчина и женщина, испуганные, но ликующие. На их лицах играла улыбка, первая улыбка с того рокового дня, когда они вступили в каньон.
Наутро обнаружилось, что в лагере не стало пяти человек. Доктор Деварджес умер. Филип Эшли, Грейс Конрой, Питер Дамфи и миссис Брэкет бесследно исчезли.
Смерть старика едва ли кого взволновала или опечалила, но бегство четверых вызвало у оставшихся приступ бессильной ярости. Беглецы, как видно, разведали путь к спасению и ушли, никому ничего не сказав. Буря негодования нарастала: имущество беглецов было тотчас конфисковано, а жизнь объявлена вне закона. Были предприняты некоторые шаги — общим числом не более двадцати, — чтобы преследовать изменников.
