А для остальных это — большой праздник, прямо святая неделя, и в кузовах многих грузовиков навалены кресты, хоругви, статуи Пречистой Девы, сверкает медь оркестров, и взмыленные ослы навьючены запасом шутих, петард, ракет — если хватит фитиля, взовьются они, как Клавиленьо, до второй и до третьей областей воздуха, а потом, глядишь, попадут и в область огня, и опять сгорит полбороды у бедного Санчо, если тот в доверчивости своей вновь поддастся на обман.[19] Как на праздник, и девицы вырядились, нацепили все свои ленты-серьги-бусы, надели лучшие мантильи, а когда у стариков ноги подкашиваются, молодые несут их на закорках — известное дело, как аукнется, так и откликнется, сами в свой час немощными станем, тогда нас наши дети взвалят к себе на спину — пока не подберет их какое-нибудь средство передвижения, и тогда можно будет дать роздых замлевшим членам, и все это стремится в одну сторону — на побережье, на пляжи, а ещё лучше — на высокие холмы, откуда откроется морская панорама и предстанет как на ладони проклятый мыс, жаль только, что далеко, не слышно, как верещат там сбитые с толку, потерявшие из виду землю обезьяны. Чем ближе к морю, тем плотнее заторы на дорогах, и многие уже вылезают из машин, идут пешком или просятся к гужевикам, тем-то никак не бросить без присмотра своих мулов и ослов, которых надо поить-кормить, вешая им на шею торбу с овсом или сеном, и полицейские оказываются на высоте положения, благо сами все из крестьян, понимают, стало быть, а потому не позволяют водителям оставлять грузовики и легковушки где попало, велят принять вправо, прижаться к обочине, чтобы дать проход четвероногим, а заодно и всяким мотоциклам, мотороллерам, велосипедам, ибо все эти механизмы по субтильности своей не загромождают автостраду. Музыканты, ступив на землю, исторгают первые такты пасодоблей, уже взвилась в поднебесье первая ракета, запущенная самым нетерпеливым или объятым патриотическим восторгом сильнее прочих, но прочие корят его и бранят за то, что без прока и видимой причины истратил заряд. Остановился и Парагнедых, единственный во всей кавалькаде португальский — то есть, с португальскими номерами — автомобиль, ему от созерцания затерянного в океане Гибралтара ни холодно, ни жарко, его историческую память щемит при слове «Оливенса»,[20] а по этой дороге туда не доедешь. Многие уже растеряли друг друга в этой толчее, жены ищут мужей, дети зовут маму, но все, к счастью, в конце концов устроится, семьи воссоединятся, и если день этот не для ликования, то и рыданий Творец не допустит. Шныряют в толпе и собаки, причем никто почти не лает — разве что когда ввяжутся в драку — но из Сербера нет никого. Вот появились и два бесхозяйных ослика, и только собрались воспользоваться их неосмотрительным приближением Педро Орсе, Жоакин Сасса и Жозе Анайсо — один пешком пойдет, двое других верхом поедут, а потом поменяемся — как возникли и их владельцы — цыгане, шумною толпою двигающиеся на север, ибо уж им-то на Гибралтар в высокой степени наплевать — и если бы не почтенные седины и внятные разъяснения испанца Педро Орсе, могла бы пролиться португальская кровь.
