Человек торопливо закурил папиросу. Синий свет ночной лампы освещал это детское лицо; нос, удлинённый тенью, печально вытянулся.
- Вдруг, - слышу шорох шагов, взглянул - недалеко от меня остановилась эта женщина и тоже смотрит на пепел. Я встал, снял шляпу.
- "Извините, - сказала она негромко, но как-то требовательно, - я, кажется, оставила здесь..."
- "Ваше письмо сожжено", - сказал я, указав на пепел, и услышал в ответ её нервный возглас:
- "Это очень... странно".
- Она круто повернулась, пошла, снова остановись, сказала резко:
- "Это больше чем странно! Ведь вы же видели, что я сидела тут... Стыдитесь, сударь!.."
- И - ушла. Ушла. Я долго смотрел вслед ей, не надевая шляпы.
Он нервно засмеялся и лёг на койку, а через минуту спросил меня:
- Вы думаете - это поступок юноши? Это случилось в прошлом году, в конце мая. Мне сорок три. Да. Смешно?
- Не очень, - сказал я.
- Но всё-таки... забавно...
Он долго лежал неподвижно, закрыв глаза, и мне казалось, что он уснул.
Мимо окна, плохо прикрытого занавеской, стремительно неслась предрассветная мгла, изрезанная огнями: мелькали деревья, мохнатые и чёрные; чёрным потоком лилась земля, качались, поднимаясь и опускаясь, проволоки телеграфа; в сердце этого бешеного движения скрипел и грохотал наш поезд.
Вдруг тусклый голос моего соседа снова прозвучал задумчиво, но чётко:
- Удивительно милое лицо у неё и такие ясные, ясные глаза.
1915 г.
