— Конечно, детка, — совершенно серьёзно промолвила она. — Слова тоже имеют силу. Недаром же говорят, что у всего в этом мире должно быть имя.
На кухне «часовни» было интересно, но чем старше становилась Илана, тем чаще предпочитала обществу бабушки и госпожи Гертруды компанию, которая собиралась в гостиной. Если точнее, это была смесь гостиной и мастерской. Здесь во всех углах валялись карандаши, мелки и бумага для набросков. Мартин Кейн почти всегда работал. Он не расставался с карандашом и блокнотом, даже когда беседовал со своими гостями. Впрочем, говорил он обычно меньше всех. Разговоры в гостиной велись самые разные, и Илана, которую никогда никто не прогонял, готова была слушать их часами. А уж если речь заходила о ютах, девочка старалась не пропустить ни слова.
В гостиной нередко работал телевизор. Как-то раз по одному из местных каналов показали выступление пастора Коула.
— Мы не против всех иноземцев, — заявил пастор. — Мы против тех, кто засоряет нашу страну вредными вещами и идеями. Нас пугает не внешнее уродство ютов, а их безбожие и неблагонадёжность.
— Они не безбожники, — сказал Мартин. — Мы мало что знаем про ютов, но, мне кажется, у этих людей есть вера.
— «У этих людей…» — усмехнулся Джек Эмерсон.
Это был невысокий всегда аккуратно причёсанный молодой человек в огромных очках. Илане порой казалось, что он за ними прячется. Зрение Джека не поддавалось внутренней корректировке. Он мог бы сменить очки на линзы, но ему явно не хотелось. Однажды он снял очки, чтобы протереть, и Илана увидела, что без этих больших — в поллица — чуть затемнённых стёкол Джек Эмерсон похож на обиженного мальчишку. Говорили, что Джек очень талантливый физик, а фирма, в которой он работает, не выделяет ему средств для осуществления какого-то его гениального проекта. Кажется, Джек хотел доказать, что время — это ещё один вид материи…
— Ты уверен, что они люди?
— Да кто бы они ни были, Джек! — горячо заговорила Таня Коэн. — Они такие же разумные существа, как и мы. Они имеют право на свою веру. На своё собственное понимание природы божественного…
Таня Коэн, тощая насквозь прокуренная поэтесса лет тридцати пяти, никак не могла смириться с тем, что потерпела крах в большой литературе. Она постоянно твердила, что «её стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд». Это была цитата из одной великой поэтессы докосмической эры. Иногда, изрядно хлебнув ликёра, Таня подзывала к себе Илану и читала ей что-нибудь из своих творений — сплошь про снежные метели, которые заметают всё на свете, да ещё про омуты, где плавают белые лилии, которые топчут бездушные люди. Непонятно только, как это можно проделывать в омуте… Впрочем, Илана уже знала, что стихи нельзя понимать буквально. В них надо видеть художественные образы. И она понимала, что разница между стихами той поэтессы прошлого и стихами Тани Коэн примерно такая же, как между ликёрами госпожи Гертруды и кислым молоком. Естественно, Тане она этого не говорила. Поэтесса-неудачница была совершенно безобидным существом и хорошо относилась к Илане. Сейчас Таня Коэн пыталась подзаработать, делая комиксы из популярных старинных боевиков.
