Старшина мысленно выругался: «Мало ли что там не нравится. Мне и самому не все нравится, а молчу», но ответил ровно, отрывисто, как всегда:
— Причин стрельбы еще не выяснил: только что вернулся на пост. Установлено наблюдение… — Пряхин запнулся, потом твердо добавил: — Приняты меры к обороне.
— Твои все на месте?
— Никак нет, Губкин на линии.
— Один?
— Нет. С племянником.
— Кто ж тогда у тебя оборону занимает? И кто ведет наблюдение? У тебя ж там сплошной лазарет.
— Вот как раз лазарет этим и занят. Почуйко — в наблюдении, Лазарев — в обороне.
— С больной-то ногой? Ты смотри, Пряхин, верни его… Знаешь, человек он заслуженный — мы тут проверяли ваше донесение, и секретарь райкома попросил немедленно оказать ему помощь. Завтра или послезавтра пришлем за ним вертолет. А вы его в оборону.
— Когда я прибыл на пост, Лазарев был уже в обороне, — суховато уточнил Пряхин и вдруг увидел, что Сенников сдержанно улыбается. Теперь старшина отлично понимал своего солдата и мог действовать наверняка. Он нарочито громко спросил: — Значит, вы проверяли Лазарева, товарищ капитан?
— Конечно: фронтовик, коммунист. Да вы и сами видите, как он себя ведет в сложную минуту.
— Так точно. Я почему переспрашиваю — тут у меня нашлись такие, которые не очень ему доверяют. Но если секретарь райкома его поддерживает…
— Ну, со своими ты там сам справляйся, Пряхин. И кстати, о своих. Кто у тебя прошлой ночью дежурил? Мне доложили, что пост всю ночь не отвечал на вызовы.
Вот и проступок, тот самый, который не мог не быть. Он должен был проявиться и вот — проявился.
— Дневалил Сенников. А почему он не отвечал на звонки — сейчас выясню.
— А вы его проверяли?
— Так точно. Проверял. Мне Сенников докладывал, что все в порядке. Сенников, почему не отвечали на вызовы?
— Это вы сами разбирайтесь, товарищ Пряхин, — оборвал Кукушкин. — А пока уточняйте-ка причину перестрелки.
Все стало на свои места — строгая армейская служба с ее одновременно сложной и простой системой контроля, как всегда, сыграла свою роль. Все тайное стало явным, и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться тайной. Что бы и как бы он ни скрывал, что бы ни выдумывал и как бы ни хитрил — все равно рано или поздно, а все обнаружится и за все придется нести ответ. Это открытие огорошило его, и он — опять-таки впервые — еще робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж он умный и всепонимающий. Лучше было бы, не мудрствуя лукаво, как следует присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом…
