Вдруг что-то очень тяжело, ни на что не похоже стукнулось о землю, Яков Иванович обернулся и увидел мертвое тело Марины Шкуро, распростертое на асфальте так очевидно безжизненно, как умеют лежать только явные мертвецы.
— Женщину убили! — диким голосом завопил он, и на этот-то крик как раз и сбежалась мало-помалу несметная толпа братеевских мужчин, женщин, детей, старушек и стариков.
Сначала народ молчал, окружив бездыханное тело, но стоя, впрочем, в почтительном отдалении, а потом послышались голоса:
— Интересно: она сама выбросилась, или как?
— Чего им выбрасываться-то из окошек, когда они в деньгах роются, как в сору!
— Скорее всего убили девку. Наверное, изнасиловали и выбросили с десятого этажа.
— Почем ты знаешь, что именно с десятого?
— Ну с одиннадцатого! Разницы практически никакой.
— От этого жулья всего приходится ожидать!
— Нет, что вытворяют, падлы! Совсем распоясался капиталистический элемент!
— Они точно дождутся, что лопнет народное терпение! Ведь какую моду взяли: девок выбрасывать с одиннадцатого этажа!
Тут Яков Иванович Чугунков забрался на крышку мусорного контейнера и сказал:
— Это еще что! Вот послушайте, товарищи, как эти кровопийцы отзываются про народ...
«Я тебе всегда говорила, бесценный друг Саша, что марксизм-ленинизм марксизмом-ленинизмом, а наше население нужно держать в узде. Ведь это какая публика? Он всю жизнь лежит на печи и завидует соседу, у которого корова в 32-м году принесла одновременно телочку и бычка. Он десять лет забор починить не в состоянии, а точит зуб на партийное руководство, имея в виду заслуженные привилегии и пайки. Надо, что ли, им какой-нибудь химикат в водку добавлять, чтобы они ни о чем не мечтали и были бы вполне довольны своей судьбой. Ты вспомни, какие были безобразные выступления в шестидесятом году, когда нам пришлось вызывать войска! Я тогда как раз была на седьмом месяце беременности...»
Ну дальше неинтересно, дальше личное, — заключил Чугунков и вопросительно-многозначительно замолчал.
— У-у-у! — пронесся над толпой опасный, будоражущий гул, по звуку совсем не похожий, а по ощущению похожий на приближающуюся грозу. И сразу неопределенная тревога разлилась в воздухе, вступившая в некий чреватый контрапункт с хорошим осенним днем. Действительно: солнце, уже не слепящее, озаряло окрестности как-то нехотя, точно спросонья, холодно синело предоктябрьское небо, березы вдали равнодушно пошевеливали листвой, и, в общем, озадачивало соображение, что природе ни до чего. Народ между тем гудел, все более и более распаляясь из-за частного письма вдовы Новомосковской, которое знаменовало собой прорыв в эпистолярном жанре, но никак не могло послужить ни причиной, ни поводом к тем диковинным событиям, что не заставили себя ждать; а, впрочем, такое у нас случается не впервой
