Но тут надо сделать небольшое отступление. Когда был жив отец, на нашей шестисотке действовала поливная система из подсоединенных одна к другой железных труб. После смерти отца к тому времени, о котором идет речь, прошло уже 18 лет, и система эта, поскольку некому было ее ремонтировать (сыновей у мамы не было, а зятья отказывались помогать теще в ее саду), постепенно пришла в упадок. Пользовались мы теперь при поливке резиновым шлангом, толстым и очень длинным, достигающим в развернутом виде до самого дальнего угла участка, а потому очень тяжелым. Перекладывать его с места на место, когда поливаешь, было не так трудно. Тяжело было, когда закончишь работу, перетаскивать его в свернутом виде с места на место, чтобы положить подальше от глаз прохожих. Но мне приходилось все это делать, раз уж я взялась помогать маме.
И сегодня, несмотря на то, что в саду было двое мужчин, я, видя, что нет у них никакого желания заняться полезным делом, готовилась сама поливать. Заранее разложила шланг вдоль дорожки между грядками. А когда вода побежала из трубы, подведенной к баку, подошла к нему и принялась всовывать конец шланга в резиновую трубку, торчащую их железной трубы. Сразу сделать то, что было надо, мне не удалось. Напор воды в этот день был очень сильным. Я была уже вся с ног до головы мокрая, когда Родион сжалился надо мной. Вырвав у меня этот конец шланга и, мигом подсоединив его к железной трубе, подпрыгнул он к другому, подхватил его и начал поливать огород. Но как он это делал! Носился по участку, точно скаковая лошадь. Перемещая шланг, не приподнимал его, а возил по грядкам, как бы утюжил их, втаптывая в грязь растущие на них посадки своими огромными лапами. Мы, мамины гости и она сама, столпившись у домика, в смятении смотрели на его "художества". Пробегая со шлангом в руке мимо нас, он так и норовил, направив струю в нашу сторону, окатить всех по очереди водой с ног до головы. А день уже клонился к вечеру, становилось прохладно. Кое-кто успел переодеться в одежду, в которой приехал сюда и должен был ехать назад. Это весельчака нисколько не тревожило. Он таким образом развлекался и приглашал нас принять участие в его забаве. Никто, естественно, к ней не подключился. Но и не одергивал никто, опасаясь, как бы великовозрастного шалуна не рассердить. Тогда ведь будет еще хуже. Если бы среди нас была его мать, которую, как Лида говорила, он очень боялся, она, возможно, и огрела бы его чем-нибудь, чтобы привести в чувство. Да ее не было. Я, как и все остальные, тоже не делала ему замечания, только не потому, что боялась, как бы не прогневить. По другой причине. В глубине души я была даже довольна, что мамин зять, который, что называется, без мыла ей в душу пролез, так разошелся. Пусть, думала я, порезвиться, покажет своей теще, на что он способен. И пусть она после этого решает, стоит ли пускать такого козла в свой огород… Мама, естественно, осуждала его в тот момент, но тоже помалкивала. И лишь Полина, а я уже говорила, что она подружилась с этим человеком, который раньше обращался с нею так ласково, так улыбался ей, удивившись перемене, произошедшей в нем, не побоялась высказать свое недовольство его проделками. И не просто высказалась, а отругала хулигана. С детской непосредственностью, не обращаясь ни к кому, а точно сама с собой разговаривая, она произнесла:
