Расхваливают Милочку, восхищаются ею и как работником, и как человеком: какая она умница, трудолюбивая, добросовестная, честная, а сами в это время делают все, чтобы лишить ее, умирающую, средств к существованию: пытаются притормозить выдачу ей пенсионного пособия, чтобы, дождавшись ее кончины, присвоить большую сумму причитающихся ей денег и таким образом лишить ее родных возможности достойно похоронить умершую. Гнев, который я сдержала там, должен был прорваться. И прорвался. А иначе меня, наверное, хватил бы удар. Негодовала я не только на тех хапуг, по месту работы Милы, но и на сестер, которые должны были еще до моего приезда, до наступления холодов, побеспокоиться о том, чтобы Милочке доставляли пенсию на дом. Но им, и той, и другой — не хотелось в такую даль ехать. Они ждали, когда я появлюсь в Летнем и все улажу. И даже тогда, когда я приехала, не удосужились сразу же поставить меня в известность, что Милочке не носят пенсию. Узнала я об этом совершенно случайно.
Хорошо, конечно, было, что мне удалось добыть Милочкины деньги, которые чуть было не прикарманили другие люди. Но очень плохо было то, что я сорвалась, наорала на несчастную, обреченную на смерть сестренку. Никогда себе этого не прощу! Но что я должна была теперь делать?
В этот день стало мне абсолютно ясно: надо уезжать. Я так и сказала маме, когда мы с ней уединились:
— С меня хватит. Конечно, Мила пока еще держится молодцом. Дальше будет с нею трудней. Но никто же не заставлял Юдиных вызывать меня раньше времени. Им, видите ли, приспичило в санаторий съездить. Обоим сразу. Дружно отдохнуть. Отдохнули. Теперь пусть так же дружно поработают. Позвали меня на подвиг. Пусть сами теперь побудут героями…
Пока я ухаживала за мамой и Милой, довелось мне понаблюдать, как работают медики, как порою бездушно относятся к больным. Об этом написала я в статье, предназначенной для опубликования в газете. Помещу ее здесь.
ЖИВИ, МАМА!
Утром, очень рано, еще окна были темные, кто-то вошел ко мне в комнату, включил свет. Открываю глаза: мама, в нижней юбке с оборками, в теплой бархатной жилеточке, в которой она спит. Я еще смутно вижу ее, лицо не могу разглядеть: глаза слипаются, очень спать хочется.
— Мама, зачем ты меня так рано разбудила? — спрашиваю я мягко.
— Вызови "скорую", дочка…
Вскакиваю, наспех одеваюсь. Так как в маминой квартире телефона нет, бегу на улицу, чтобы позвонить из "автомата". Обгоняю какую-то женщину, с хозяйственной сумкой в руке. Женщина, уступая мне дорогу, равнодушно поворачивает голову в мою сторону. Думаю: почему это не моя мама идет по дороге? Какое это было бы счастье, если бы моя мамочка вот так чуть свет могла выйти из дома и отправиться куда-то с сумкой в руке. Вздыхаю.
