Как и предсказывала моя не в меру умная бабка, вскоре после моего рождения нас навестили нежданные, да и нежеланные гости.
Травка словно почувствовала их приближение. Она резко подхватила меня с лавки, тогда ещё двухмесячного малыша и все вещи, что могли выдать в доме присутствие ребёнка, вырвала половицу у самой стены, что поддалась на удивление легко, и засунула в образовавшуюся дыру и меня самого и всё добро, что мне на тот момент принадлежало.
— Лежи тихо, Волчонок, а иначе не сносить нам обоим головы. — Жарко прошептала она и накрыла меня приставленной на место доской.
Бабка не знала, что я уже тогда всё понимал, и когда она наказала мне замолчать, замолчал осознанно.
Я тихонько перебирал голенькими ручонками и такими же ножёнками, и вслушивался в тишину вокруг.
Здесь было холодно, темно и неуютно. Но я молчал, мне уже тогда очень хотелось жить. Я едва различал неясный свет, что проникал сюда сквозь щели между досками. Иногда пол надо мной тихонько поскрипывал, когда бабка беспокойно подходила к окну и выглядывала наружу, в ожидании непрошеных гостей.
— Припёрлись, чёрт бы их побрал! — Пробормотала старуха, и тогда я понял, что сейчас должно произойти что-то страшное, непоправимое, то, что вконец изменит нашу жизнь.
В дверь уверенно постучали, и я от неожиданности вздрогнул, ведь это не было тем робким постукиванием, что я привык частенько слышать, когда к моей бабке приходил кто-нибудь из селян просить о знахарской помощи. Дверь чуть с петель не слетела, на которых и до этого-то держалась едва, потом резко распахнулась, грохнувшись о стену, и одна петля всё же не выдержала, сорвалась.
Люди вошли, не дожидаясь разрешения пройти внутрь.
Я прикрыл глаза, так мне отчего-то было удобнее следить за всем, что сейчас происходило надо мной. Я как будто и сам находился сейчас там, наверху, и своими собственными глазами наблюдал за всем происходящим. Иногда мимо меня пробегали серые домашние мыши или даже крысы. Мне было очень неприятно от такого соседства, но они и сами, робко пискнув, бросались прочь от маленького невинного младенца, стоило им только почувствовать, кем именно я на самом деле являюсь. Таким уж я был особенным и неповторимым. Вот только при моём произведении на свет, совсем забыли спросить меня самого, хочу ли я быть настолько особенным и настолько неповторимым. Но речь ведь совсем о другом! Так что вернёмся к тому, что происходило сейчас в нашей ветхой, продуваемой всеми ветрами избушке. Избушке, что служила одновременно кровом и мне, и моей бабке, и пёстрой Корове, что привязанная у стены, мерно пережёвывала жвачку, и нескольким Курочкам, что сидели, нахохлившись, в некоем подобии клетки в самом углу нашего скромного дома, и Чёрной домашней Кошке, моей неизменной няньке.
