Михайло внимательно, как-то особенно внимательно – необычно – посмотрел на Маринку.
– Ну, мир? – спросила умоляюще, держа перед ним половинку.
– Мир, говоришь… – и вновь взглянул на Маринку странными, словно затуманенными глазами. – Ох ты и хитрая у меня… Ох и хитрая… Сумела-таки подъехать!
Замолчал. Медленно и вроде несмело взял.
– Ты у меня… – улыбнулся задумчиво – нет, не Марине, своему чему-то, глубоко затаенному. И совсем уже без улыбки, даже грустно закончил: – Ты у меня… хорошая…
Маринка даже дыхание затаила. Опустила глаза, положила на стол свою, так и не тронутую половинку.
"Ты у меня…" А почему это он так сказал? Что он хотел этим сказать?
"Ты у меня…"
Ой, как хорошо! Как здорово! Никогда еще не было так хорошо! "У меня…" У него…"
И, уже не сознавая, что говорит, что делает, замирая, запинаясь, прошептала:
– Милый!.. Люблю тебя!..
Михайло открыл глаза: рядом, на его руке, сладко посапывая, спала Маринка. Губы припухли, покраснели… А на лбу веснушки! Смешные, милые веснушки! И как это он раньше их не замечал?..
Осторожно, чтобы не разбудить, провел ладонью по пышным черным волосам. И так же медленно, вслед за рукой, открывала глаза Маринка…
– Милый! – неистово бросилась в объятия. – Я теперь тебя никому не отдам! Никуда не пущу! Я тебя давно – давным-давно! – всю жизнь такого ждала!
– Какого?
– Такого! Такого! Такого! – порывисто целовала тугие, пересохшие губы парня. – Такого, как ты, смелого! Сильного! Умного! И такого – моего-моего! Знаешь, милый, теперь я могла бы и умереть! Мне так хорошо – ничего уже больше и не нужно!..
– Глупенькая… – Михайло обнял, прижал к себе. – Глупенькая… – прошептал. – Нам еще жить и жить!
– А ты меня никогда не оставишь? Не променяешь на другую?
– Глупенькая…
– А ты… Ты береги себя… Теперь, знаешь… – начала и испугалась своей мысли. – Знаешь, теперь – война…
– Ты думаешь, меня могут убить?
Маринка не головой, даже не глазами – одними бровями кивнула и от: ужаса закусила губу.
– Меня никогда не убьют. Да и вообще, я тебе сегодня такое расскажу… Ты поймешь – смерти вообще нет. Есть, правда, нечто похожее, мы ее пока что – временно – терпим, но это уже и не смерть вовсе. А! Хватит об этом!
Солнце уже высоко поднялось, когда Маринка подняла голову и, щурясь, прошептала:
– Отвернись… Я буду одеваться…
Солнце заливало комнату. На столике бликовал стакан, сверкали никелированные шарики кровати, а зеркальце на подоконнике так и пылало, словно плавилось в солнечных лучах…
