«Дорогая моя женулька! — вывел он с сильным наклоном влево и аккуратными закорючками. — Можешь считать, что уже устроился. Дали пока что старый «МАЗ» двухосный, но я же с головой и руками, так что будет как новый и прилично заработаю. Есть такая надежда, что и комнатешку дадут, хотя и здесь многие есть нуждающие. А я бы лично, если помнишь наш разговор на эту тему, своей бы хаты начал добиваться. Хватит, намыкались мы у твоих родичей, и они над нами поизгилялись, хотя их тоже понять можно, так что хочется свое иметь, чтобы никакая собака не гавкала…»
Сосед зашевелился на койке и замычал. Должно быть, ему снилось плохое. Пронякин взглянул на часы и принялся его тормошить. Сосед открыл один глаз и уставился на Пронякина младенческим взором.
— Ты кто?
— Я-то? Ангел Божий. Сосед твой. Гляди-кось, смену проспал.
Сосед посопел немного и меланхолично заметил:
— Ну и брешешь.
Он открыл второй глаз и, почмокав пухлыми со сна губами, приподнял наконец лохматую голову.
— Пошарь-ка в тумбочке, опохмелиться ребятишки не оставили?
— Сами выпили да ушли.
— Такого не может быть, — объявил сосед после некоторого раздумья.
— Значит, может, ежели так оно и было. А ты и без опохмела хорош будешь. Ветер нынче свежий, мигом развеет.
Сосед встал наконец на подкашивающиеся ноги и покачался из стороны в сторону, разгоняя сон.
— Тебя как звать-то? — спросил Пронякин.
— А тебя?
— Виктором.
— А меня Антоном. Будишь, а не знаешь, кто я и что я.
— Ты на чем работаешь? — спросил Пронякин. Он твердо знал, что тот не шофер, хотя и не мог бы объяснить, почему он это знает.
— На «ЭКГе», — сказал Антон. — Машинистом. — «ЭКГ-4» был экскаватор. — А ты у Мацуева?
— У него как будто. Ежели не прогонят.
— Ну, вместе будем, — сказал Антон. — Тебе сегодня не идти?
— Сегодня нет.
— Ну и гуляй. А чего тебе делать?
— Я и гуляю.
Антон засунул в карман полотенце и пошел в кухню, шаркая коваными сапогами. Пронякин подождал, пока заплескалась вода в кухне, и быстро открыл тумбочку. Рядом со скатанным грязным свитером стояла початая четвертинка. Он стиснул зубы. Вот чего он боялся и что ненавидел, как может бояться и ненавидеть человек, уже однажды опускавшийся до последней степени и сумевший подняться неимоверным усилием и который по-прежнему себе не доверяет. «Нет уж, — сказал он себе, — старое не случится, последний мужик будешь, ежели случится». Но он знал, что это может случиться, если кто-нибудь рядом, в одной с ним комнате, пьет. Он вынес четвертинку к окну и, перевернув ее горлышком вниз, злорадно слушал, как булькает внизу, в темноте.
