«Были ли вы тронуты тем моральным сочувствием, которое мы проявляли к вам во время процесса из Парижа, Лондона, Нью-Йорка? Я отлично знаю, что вашим наилучшим защитником были вы сами — ваши реплики, ваши вопросы, ваша речь на суде».
«Вся моя борьба на суде, — говорит Димитров, — была бы менее эффективной, не будь той симпатии и моральной поддержки, которую я чувствовал вокруг себя. Каждый раз, когда меня, после моих исключений, снова допускали на заседание суда, особенно во время показаний Геринга и Геббельса, я знал, что общественное мнение на моей стороне. Однажды председатель суда Бюнгер крикнул мне: «За границей уже считают, что не я веду допрос, а вы». Тут я ощутил, что миллионы людей на всем земном шаре следят за процессом и что они заодно со мной. Вот это-то и позволило мне выполнить до конца свой долг революционера в фашистском судилище. Самые крупные представители науки, юстиции, литературы, искусства во Франции, в Англии, в Америке — повсюду проявляли свои симпатии ко мне, хотя у них и нет ничего общего с коммунизмом. На нашей стороне были не только наши товарищи по убеждениям, но и все, что есть честного и правдивого во всем мире. В этом я еще больше убедился, просматривая национал-социалистские газеты. За 10 месяцев они не смогли привести не единого высказывания, которое было бы благоприятно для обвинения и отрицательно для нас. Ни единого высказывания какого-нибудь известного деятеля, какой-нибудь крупной организации, ни единого положительного для Германии высказывания даже из итальянских или венгерских фашистских кругов. Национал-социалистское правительство было морально изолировано. Это самый важный момент во всем лейпцигском процессе».
«Каковы ваши проекты относительно более отдаленного будущего?»
«Каковы могут быть проекты у революционера? Разумеется, я приложу все силы, чтобы помочь победе пролетарской революции. Но я в особенности хочу сосредоточить свою деятельность на моей родной стране. Я не забываю, что я — сын болгарского народа. Меня спас Советский Союз, отечество всех трудящихся. Но, гордясь тем, что я — советский гражданин, я тем более чувствую себя обязанным помогать освобождению болгарских трудящихся».
«Последний вопрос. Самый нескромный из всех. Может быть, самый неприятный, но дающий наилучшее представление о человеке. Я знаю, что вы искренни и прямолинейны, и не могу удержаться, чтобы не спросить вас: что вы думаете о своих врагах? Вы их знаете — скажите, какого вы мнения о немецких руководителях?»
