Вопрос: Вы сказали: «думаю и догадываюсь». О чем?
Ответ: Вы хотите, чтобы я еще раз подтвердил свою ненормальность? Но вы-то нормальный и должны понимать, что это запрещено!
Вопрос: Запрещено кем?
Ответ: Запрещено вообще. Просто запрещено и все. Изначально, в принципе. Само собой. Как хотите — на выбор или все вместе.
Заснул Трофимов почти мгновенно. Он еще подумал о том, что спать на этой гнусной лежанке, застланной вонючим тряпьем, — мерзко, и уже спал. Вопросы, которые Трофимов должен был задать себе наяву, он задал во сне. Точнее, школьный учитель С. П. Трофимов спросил Трофимова же, но уже не учителя и не Сергея Павловича, и даже не Трофимова вовсе, а что-то, условно определяемое как «Трофимов». Это что-то, постоянно меняющее зыбкие, струящиеся облики, то слегка угадывалось, то явно проступало, перетекало из одной личины в другую и связывалось воедино только сочетанием букв: «Т-р-о-ф-и-м-о-в». Но Сергея Павловича это не смущало, он-то знал, к кому и зачем обращается.
Вопросов было немного. Трофимов ясно видел листок бумаги в клеточку, на котором они были написаны на манер вопросов к школьному сочинению:
«1. Чей был Зов?
2. Куда?
3. Почему я догадался, что это Зов?
4. Как я узнал, что мозаичный рисунок на полу — пентаграмма, если до этого ее никогда не видел?
5. В какую черту слились линии моей судьбы?»
Из всех вопросов, прочитанных Трофимовым размеренно, как для диктанта, Трофимов-другой ответил только на последний, да и то косвенно. Он вытянул перед собой руку и плавно провел ею справа налево. Сергей Павлович, зачарованный, смотрел за тем, как проплывающая перед ним рука была то короткопалой мощной дланью воина; то холеной нежной женской ручкой; то нервной, украшенной бриллиантами рукой богача; то с искривленными и покрытыми мозолями пальцами. Захваченный этим, он не сразу заметил, что за рукой остается светящаяся черта. Когда Трофимов-второй опустил руку, черта повисла в воздухе слегка подрагивая и постепенно как бы накаляясь — от зеленоватого свечения до ослепительно белого. Подрагивания переходили в корчи, линию изгибало, переламывало в разных местах, пока перед Трофимовым не повисла, слегка покачиваясь и рассыпая бесчисленные искры, перевернутая изогнутыми концами по солнцу свастика. Первую мелькнувшую мысль Трофимов не поймал, но вторую додумал до конца. Он вспомнил, что свастика с повернутыми по солнцу концами — знак добра у древних зороастрнйцев, и уже спокойно наблюдал, как она разворачивается в стрелу, указывающую направо. И это не было стрелой Аримана, именуемого иначе Андора-Маныо. Стрела медленно растаяла, и вместе с ней растаял и исчез Трофимов-второй.
