Пока Выговцев перечитывал записи и заметки, Трофимов продолжал сладко спать. Окно в избушке, грязное до чрезвычайности, практически не пропускало света. И наступление утра, а затем и дня не тревожило беглеца. Ему по-прежнему снились сны, похожие и на явь, и на бред. Трофимов был уверен, что разница между ними, разница не по сути, а только по восприятию человека. Хотя рассуждать на эти темы он мог только с двумя людьми — Выговцевым и Наполеоном, Николаем Ильичем Смирновым.
С детства наслушавшийся анекдотов о сумасшедших и вооруженный самыми хаотическими и отрывочными знаниями о психологии человека вообще й ее патологии в частности, Трофимов сначала боялся своих сопалатников, даже этого безобидного старичка. Однако постепенно (началось это со снов) он начал кое-что понимать. Сон, первый в череде снов, доведших его до сумасшедшего дома, впервые Трофимов увидел давно. Он снился раз пять или шесть, каждый раз повторяясь в мельчайших, уже виденных подробностях и обрастая новыми. Но начинался сон всегда с одного и того же.
…В орденском замке Крейсцензее все было готово к заутрене. Он, Трофимов, то есть замковый эконом Вернер фон Штайн, поднялся на знаменитую башню и вгляделся в предрассветную, серую от тумана мглу. Нет, не воссияло солнце веры истинной в этом языческом, болотистом и холодном краю! И не его, брата Вернера, в этом была вина. Простые железные латы и белый плащ с крестом — символ смирения и твердости в вере — что же еще, Господи? Даже здесь, на башне, наедине с небом, он оставался братом Вернером, «Вернером-праведным» по определению юного Гуго фон Гугенброка. Если бы еще эта мелкая поросль захиревшего рода не вкладывала в свои слова столько яда!.. Впрочем, он может только подозревать, но никогда и ничего не докажет… Брат Вернер перекрестился. Чего не докажет? Он сам не узнал бы в себе того, проклятого, изгнанного и осужденного, лишенного огня и воды любой христианской страны. Как бишь его звали? Фра Джироламо Неапольский?.. Вернер фон Штайн пожевал губами и хотел было произнести это имя вслух, но спохватился. Даже здесь, даже наедине с богом, который и без его слов все знал, он не смел произнести свое настоящее имя. А в чем, собственно, вина того францисканца? Что они понимали, тупые и напыщенные, члены капитула монастыря Святой Бригитты, предавшие его суду Наместника Божия! А он жив, стоит на башне с тяжелым моргенштерном, выкованным в подземных мастерских Мариенбурга. Проклят — и жив! Отлучен — и под знаменем с черным крестом поведет свой отряд во славу божию и ордена. Слава тебе, Господи, ныне и присно и во веки веков!
