Горелл говорил также о том, какое это счастье быть молодым, поступать на первый курс университета, о старой дружбе, о Челябинске и о многом другом…
А Пономарев слушал и все никак не мог понять, что не нравится ему в этом человеке.
«Сильный физически человек! — думал Пономарев, разглядывая гостя. — С хорошей реакцией. Но что в нем отталкивает?» — и вдруг уловил: неприятным представлялся не сам Горелл, а просьба Андрея Аникановича.
— Вы на каком предприятии в Челябинске работаете? — спросил он Горелла.
Горелл неторопливо назвал предприятие, указанное в списке Биллиджера. И в ту же минуту Пономарев уловил в глазах Горелла обеспокоенное выражение. Оно было мимолетным, но острым.
— Я постараюсь помочь… — смущенно сказал Пономарев. — Это, конечно, не так просто, как вам кажется…
— Нет, нет, если это хоть сколько-нибудь затруднительно для вас, — не надо! — быстро перебил Горелл. — Мне и Андрей Аниканович так наказывал: «Если, говорит, он не захочет — не настаивай!»
— Дело не в том — «хочу» я или «не хочу», — раздраженна сказал Пономарев. — Я думаю, как это практически осуществить. Я ведь почти не бываю сейчас в Москве, все время под Каменногорском.
— Может быть, вы напишете рекомендательное письмо? — оживленно подхватил Горелл. — Я уверен, что письма достаточно.
— Письмо это, пожалуй, самое лучшее! — согласился Пономарев. — Как вы сказали зовут эту девушку? Валентина Макарова?
Он присел за письменный стол и размашистым почерком набросал письмо.
Прощаясь, Горелл вдруг почувствовал, что настроение у него падает. Почему? Пономарев принял его крайне любезно. Даже пригласил заходить при случае. И все-таки Горелл, вышел из кабинета, досадуя на себя. Несмотря на явную удачу, свидание не получилось. В чем же был просчет? Горелл продумал каждую интонацию Пономарева и не понял. А потом решил, что опасения его пусты. Нервы начинают изнашиваться, вот и все. Каменногорск — вот самое главное! И как чистенько Пономарев это главное выболтал!
А Пономарев, расставшись с Гореллом, никак не мог удержаться от ощущения досады и тревоги.
К вечеру тревога усилилась. Просматривая мысленно события последней недели, стараясь отыскать в них причину его беспокойства, Пономарев вдруг понял, что дело не в нем самом.
Вечером позвонил Смирнов.
— Дела мои ничего себе… — вяло бормотал Пономарев. — Нет, ничего новенького. Почему голос хилый? Да так, раздосадовало кое-что. Понимаешь, обидно, когда хороший человек… И не просто хороший, а служивший для тебя в течение ряда лет примером, образцом честности, вдруг… Впрочем, тебе это не интересно. Все интересно? Ну как бы тебе это объяснить. Просто объяснить? Короче говоря, ты знаешь, какой у нас конкурс поступающих на физический факультет? Огромный. И вот сегодня ко мне явился один тип и просил, по поручению этого самого моего друга, устроить по протекции одну девицу. Хорошие люди так не поступают? Да ведь это, знаешь, как сложится. Так не бывает? Что за тип? Нет, я его прежде никогда не видел. Тип как тип, неприятный, больше ничего не могу сказать. Днем приходил в институт. Нет, для себя он ничего не просил. Откуда я знаю, почему Андрей Аниканович сам не написал? Может, болеет. Да нет, тип этот ни при чем. Меня поразил странный поворот мозгов у Андрея Аникановича. Святой был человек, и вдруг в таком деле, как студенческий конкурс… Начинается… Ничего в этом для тебя интересного нет. Пожалуйста, присылай, только имей в виду, завтра утром я уезжаю.
