Отец сохранил дневник, и я получал большое удовольствие от его чтения. Тетрадь была прошита вручную, а бумага – настолько плохого качества, что иногда я даже находил в ней соломинки. Карандаш, которым он писал, все еще был привязан к переплету хрупкой коричневой веревкой, и на нем стоял штамп «сделано в Нюрнберге». Мой отец рассказывал, что очень гордился этим карандашом и что, когда держал его в руках, представлял мир за пределами франкистской Испании, например блеск Парижа и Рима. В первые двадцать лет жизни это была его единственная собственность иностранного производства.
Я часто сидел за своим рабочим столом напротив Олаи и демонстративно читал дневник, периодически задавая ей вопросы по поводу деталей или специфических значений слов. Помнит ли она исход тысяч деревенских жителей, которые пытались найти работу в Бильбао? Видела ли трущобы, в которых они селились?
Олая подозрительно относилась к моим вопросам; естественно, она была слишком молода и не помнила события пятидесятых годов. Но у меня не было другого способа завязать с ней разговор. Иногда она отвечала, но чаще не обращала на меня внимания.
Я проводил много часов, мысленно взывая к ней: «Посмотри в мою сторону. Пожалуйста, посмотри» или: «Расскажи о своей жизни. Поделись со мной каким-нибудь слухом. Подпусти меня поближе. Скажи хоть что-нибудь».
Я уже исчерпал возможности обычной тактики, и мне надоело задавать вопросы о том, как функционирует фабрика. Но многое меня еще удивляло. На парковке было в два раза больше машин, чем персонала, а охрана никогда не находилась там, где положено; однако самое загадочное заключалось в том, что я часто находил на территории короткие трубы от строительных лесов, которые никто не собирался убирать. Я говорил об этом при Олае, но в ответ она только пожимала плечами.
Впрочем, иногда она подсказывала мне, что делать. Когда появлялся очередной инспектор по линии здравоохранения или охраны труда, нам приходилось бегать и отпирать все пожарные выходы, а когда приезжал проверяющий из службы безопасности и борьбы с терроризмом, нам нужно было удостовериться, что те же самые двери надежно заперты.
– А теперь что нам делать? – спрашивал я потом. – Запирать или отпирать?
Она опять пожимала плечами.
Как-то утром я снова нашел анонимное письмо в своем ящике входящей корреспонденции.
В нем было написано:
Отнесись к этому серьезно.
Прилагалась еще одна брошюра, на этот раз на английском. Она состояла из восьми страниц и была посвящена различным морским птицам.
