Для таких тонкокожих вроде меня переход из сельской школы в городскую — мука смертная. В первые дни в новом классе сидишь за партой как на горячих углях и чувствуешь себя белой вороной, хотя внешне не отличаешься от остальных — школьная форма в республике всюду одинаковая, как и школьная программа. И металлическая цепочка виднеется у тебя из-под воротничка блузы, как и у других, и ногти у тебя чистые, и волосы не висят патлами. Все из-за того, что тебе бесконечно одиноко, когда все остальные галдят, щебечут, смеются и расхаживают по классу. Никто не думает о том, что не может ведь новенькая в своем одиночестве вдруг рассмеяться или заговорить сама с собой. Случись такое — и тебя враз и надолго сочтут «чокнутой». Но и пойти в другой конец класса и вместе с другими, совершенно еще чужими тебе девчонками восхищаться вслух серебристо-лиловыми домашними туфлями светловолосой одноклассницы, даже имени которой ты пока не знаешь, — тоже невозможно. И вот из-за этой вынужденной замкнутости тебе с самого начала могут навесить ярлык "маменькиной дочки" или «деревенщины». Соседом или соседкой по парте у тебя окажется тот, кто за грехи, совершенные в прошлые восемь учебных годов, обречен сидеть в одиночку или такой же, как ты, новичок, но это в лучшем случае. Нелепее всего если приходится занять место за первой партой в среднем ряду под самым носом у преподавателей, — именно сюда вынуждена была сесть я, все остальные места были уже заняты… Если бы знать, что здесь есть хоть одна дружественная душа!
Но это моя вечная проблема: всегда мне не хватает одного. Одной сестры, одного брата, одного друга или подруги. Друзей у меня всегда было много, у каждого свои достоинства и недостатки, с каждым я старалась быть доброй, и все, каждый по-своему, были добры ко мне. Но я всегда тосковала по такому одному человеку, который был бы всем. Я даже не умею объяснить, что означает это все — может быть, то, что с этим одним я считалась бы в тысячу, в миллион, в триллион раз больше, чем со всеми остальными, и он тоже несравненно больше считался бы со мной. Дружба, которой мне хочется сильнее всего, не должна быть отношениями подчиненности, как между хозяином и слугой, или такой, какую я замечала у многих девчонок — взаимным обменом сердечными тайнами. Дружба, по-моему, должна быть столь ясной и чистой, что даже испытания, которые она приносит, казались бы красивыми и возвышенными, лишенными каких бы то ни было мелочных придирок или зависти. Может быть, я потому так много думаю об этом несуществующем своем идеальном друге или подруге, что я единственный ребенок в семье.
